Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России - Лилия Кузнецова Страница 30

Между тем решили отправить хрустальное ложе через Астрахань и Каспийское море в Гилянь, «а оттуда в местопребывание Его Величества Шаха Персидского». Было испрошено предписание Астраханской таможне, «дабы ящики за печатью Императорского Стеклянного завода с вещьми пропущены были без досмотра и пошлин». Сопровождавшим драгоценный груз мастеровым временно придали новый статус, наименовав «Григорья Жирнова мастером, а Ивана Зыкова подмастерьем», а чтобы они не волновались в дальней стороне о своих близких, начальство решило в течение восьми месяцев выделять по сорок рублей на каждое семейство.

Издержки Императорского Стеклянного завода по созданию Хрустального ложа, как выяснилось, составили 16640 руб-лей. И тут просчитался Вильгельм Кейбель, который не привык выполнять сложные слесарные работы из железа и меди, а потому превысил предусмотренную в пятьдесят тысяч рублей смету на громадную по тем временам сумму в 2850 целковых. По условиям же договора мастер не имел права требовать дополнительной оплаты. Чиновники же привыкли беречь государеву казну. К счастью, выручил сам император Николай I, Высочайше повелевший в начале февраля 1826 года «заплатить Золотых дел Мастеру Кейбелю» недостающую сумму.

Наконец, от Министерства иностранных дел 12 февраля прибыл титулярный советник Иван Носков, назначенный начальником экспедиции. Отправляемые вещи уложили в 48 ящиков, запломбировали казенной свинцовой заводской печатью и сдали чиновнику. Под тяжеленные ящики, весившие 517 пудов 7 фунтов, выделили 41 лошадь, причём по тройке выделили Носкову и стекольным мастерам.

Князь Меншиков выехал из Петербурга в Тифлис ещё ранее, 9/21 февраля. А 27 февраля выступили из Петербурга два батальона, сформированные из провинившихся на Сенатской площади нижних чинов Московского и Гренадерского полков, чтобы присоединиться к войскам на Кавказе ввиду близившейся войны с Персией.^[173] Дипломат (а на самом деле поручик Генерального штаба) Носков с драгоценным грузом выехал из Петербурга в прекрасный Полистан на неделю раньше, 21 февраля.

На санях путешественники быстро добрались до Рязани. Начиналась весенняя распутица, дороги развезло. На счастье, рязанский гражданский губернатор помог с телегами, и транспорт отправился в Астрахань. И опять незадача. По Волге две недели шёл такой ледоход, что спустить военное транспортное судно на воду смогли лишь 17 апреля. Только 10 мая экспедиция оказалась у персидского берега возле местечка Зинзилей, но только на третий день пришло позволение высадиться на сушу. Местное начальство заявило, что они ничего не знают и будут дожидаться известий из Тегерана.

Наконец, 1 июня 1826 года появился полномочный начальник шахской «артиллерии на верблюдах» Гаджи-Магмет-Хан и тут же занялся постройкой арб «под своз тех тяжестей, которые по величине своей оказались неудобными для навьючивания на лошадей». Заодно вельможа объявил, что шах пожелал увидеть роскошный дар северного соседа в городе Султанин. Под предлогом личного принесения почтения малолетнему шах-заде Аяге-Мирзе дипломату-разведчику Носкову удалось съездить в областной центр Рящ и оценить как укрепления этого места, так и дурную дорогу вдоль побережья, «неудобства которой были главнейшею причиною, препятствовавшею в 1805 году нашему военному отряду овладеть этим городом». Приехавший из Тавриза 21 июня официальный переводчик, тифлисский армянин Шиош, доставил предписание князя А.С. Меншикова следовать в Султанию.

Только 27 июня путешественники погрузились на плоскодонные лодки, чтобы доплыть до селения Менджиль. Тут-то и довелось российским посланцам изведать все «прелести» гилянской земли и схватить лихорадку, так как дневная жара до 35 градусов чередовалась с сильной сыростью и прохладой по ночам, к чему прибавлялись гнилые заразительные испарения от болот. Да и само путешествие искусственно затягивалось хозяевами, почувствовавшими приближение войны с «неверными». В догнавшем титулярного советника Носкова втором предписании князь А.С. Меншиков теперь приказывал из-за переменившихся политических обстоятельств следовать с вещами прямо в Тегеран, не заезжая в Султанию.

В Менджиле задержались на восемь дней, поджидая прибытия из Ряща готовых повозок. Но они оказались такими хлипкими, что при трудном и опасном недельном переходе через горную цепь Хорзан почти полностью изломались. Сопровождающим пришлось большую часть обоза перетаскивать на руках. По прибытии в город Казбин «гяуры» уже по-настоящему почувствовали ненависть мусульманского населения. Чернь била окна, бросала камни и грозила всех умертвить. А однажды «отличился» и сам Гаджи-Магмет-Хан, с кинжалом бросившийся в исступлении на Носкова. Однако, почувствовав, что натолкнулся не на изнеженную руку дипломата, а на железную длань воина, больше таких «вольностей» себе не позволял. По его приказу сопровождающих драгоценные подарки шаху поместили от греха подальше в башню стены одного городишка, стоящего на дороге от Казбина в Тегеран, и там продержали три недели. Истощённые изнурительной болезнью, подвергаемые ежедневно угрозам, ругательствам и насмешкам, они уже почти потеряли надежду возвращения на родину. Поскольку «гостеприимные» персияне любили нагло рыться в чемоданах «неверных», забирая себе понравившееся, Носкову поневоле пришлось уничтожить некоторые опасные предметы, могущие выдать его подлинные интересы. Нужнейшие же бумаги и записки дипломат-разведчик, «разделив на части, сохранил в седле, в платье и внутри других вещей, представившихся к тому удобными».

Важный Гаджи-Магмет-Хан явился только 18 августа, привезя обоз новых повозок. В тот же вечер груз повезли в Тегеран. Из-за сильной жары караван шёл ночами. «Гяуров», настолько обессилевших, что они не в состоянии были держаться в седле, везли в носилках. Наконец, 22 августа прибыли в Тегеран. В течение последующих двух недель оба сотрудника Императорского Стекольного завода и личный слуга Носкова скончались «от усилившейся лихорадки при чрезвычайном кровотечении».

Как раз в эти дни Аббас-Мирза, несмотря на драгоценный подарок, доставленный его венценосному отцу, со своим 120-тысячным войском вторгся в пределы Российской империи и занял Ленкорань и Карабаг. Николай I в полнейшем отчаянии написал своему «отцу-командиру» Ивану Фёдоровичу Паскевичу: «Неужели я так несчастлив, что едва я только коронуюсь, и даже персияне уже взяли несколько наших провинций; неужели в России нет людей, которые бы смогли сохранить её достоинство?»^[174].

Об отъезде князя А.С. Меншикова «титулярный советник» И.А. Носков узнал от английского поверенного Вилока, но он, к сожалению, не смог передать в британскую миссию несколько предназначенных для того вещей, все без исключения ящики безвозвратно забрали в шахский дворец. Правитель Тегерана, сын шаха Али-Шах-Мирза, передал руководителю русской экспедиции повеление отца: «избрать во дворце приличное и удобное место для установления привезённой хрустальной кровати», а заодно выучить «двух персидских мастеров искусству составлять и разбирать её».

К счастью, ещё в Петербурге «титулярный советник» Нос-ков сделал зарисовки и составил опись всех частей необыкновенного ложа. Смышлёный поручик не оплошал и «установил многосложную эту вещь, приведя в надлежащий вид все части её, из которых ни одной не было повреждено ни в дороге, ни при собирании». Чудо-кровать вначале была собрана в помещении, примыкающем к парадной аудиенц-зале, пышно именуемой Амафет-Хоршид, то есть «Храмом солнца». Но потом хрустальное ложе установили в шахских покоях дворца Гулистан, прямо напротив палаты с хрустальным бассейном, присланным из России в 1819 году. Принц Али-Шах-Мирза удивлялся совершенству работы петербургских мастеров. Лучшие же придворные персидские мастера, наблюдая сборку и разборку сложной конструкции, единогласно соглашались, что «примера ещё не было столь превосходному произведению в сём роде».