Лихое время - Олег Петров Страница 30

Но Островская продолжала навещать «незабвенного» чуть ли не ежедневно, а перед отъездом, заставив Бизина принять приличную костюмную пару, полдюжины сорочек и черные штиблеты, закатила шикарный обед в дорогом ресторане «Даурское подворье».

Приличествующий ситуации тет-а-тет прима цыганского романса отставила: на прощальное застолье прикатила в сверкающем огромном черном автомобиле со своей кузиной. Вот где получился самый что ни на есть сюрприз!

Родней бывшей пассии Бизина оказалась эффектная брюнетка Мария Глебова, она же Маша-Цыганка, больше известная читинскому обывателю как любовница грозного атамана и главнокомандующего! Позже, правда, ненадолго, Маша-Цыганка даже станет законной супругой атамана, всесильной Марией Михайловной Семеновой, вертевшей грозным забайкальским воителем, как ей заблагорассудится, превратившей зловещую семеновскую контрразведку в свою подручную конторку по сведению кровавых счетов с дамами читинского «света», коих Марья Михайловна в приступах дикой ревности удосуживалась заподозрить в притязаниях на ее генерал-атамана.

Даже циничное и много чего повидавшее семеновское окружение, не говоря уж о читинских обывателях, потрясет нашумевшая история о страшной смерти генеральши Нацваловой, которую Маша-Цыганка посчитала своей главной соперницей. По приказу томной и экзальтированной поэтессы и актрисы, как заявляла себя Марья Михайловна, ставшая хозяйкой модного в Чите салона для «бомонда» и творческой богемы, Нацвалову, имевшую несчастье тоже организовать «вечера в гостиной», где «Гришке и Машке» перемывались косточки, похитили.

Труп генеральши не скоро найдут. И обнаружат далеко от Читы, в Сретенске, в деревянном ящике на берегу Шилки. Соперницу вначале зверски изнасиловали, а после… отпилили ей голову. Поговаривали, что по приказу Машки-Цыганки жуткое убийство организовал адъютант атамана есаул Торчинов – «мальчик на побегушках» у новоиспеченной мадам Семеновой.

А вскоре расправились и с супругом убиенной – генералом Нацваловым, которого по наущению Машки из Читы во Владивосток – якобы с повышением в должности и звании – отправил атаман.

Там, по официальной версии, с горя, узнав о гибели жены, бывший начальник штаба Семенова, а ныне только что назначенный командиром Пятого Приамурского корпуса генерал Нацвалов застрелился.

И снова среди читинского народа поговаривали, что генералу «помог» покинуть бренный свет жандармский ротмистр Понтович, временно состоявший в свите Нацвалова, прибывшего во Владивосток принимать корпус. Ну а уж о Понтовиче в Чите слава ходила еще та! Ближайший подручный начальника дознавательного отдела семеновской контрразведки полковника Тирбаха!

Это самое зловещее карательное подразделение охранки атамана располагалась в уже известном читателю селе Маккавеево и представляло собой конвейер по вынесению смертных приговоров врагам семеновского режима: арестованных красных партизан и подпольщиков, заподозренных в крамоле и прочем обывателей, а также спекулянтов и контрабандистов – сотни и сотни людей! – семеновцы держали, как скот, в составах теплушек, забивших запасные пути на станции.

Военно-полевой суд штамповал свинцовые приговоры, гремели залпы по приведению оных в исполнение. Летом, избавляясь от зловония, трупы спешно закапывали воинские команды и еще живые жертвы, а зимой казненных штабелями складывали в те же самые теплушки на запасных путях.

Маккавеевская трагедия Забайкалья – основная причина, по которой никак не получается у современных просителей за атамана отмыть его от крови забайкальцев и зачислить в ряды «великомучеников» Белого движения. Это впоследствии хорошо понимали и сам атаман, и руководители белоэмигрантских кругов, еще в 1923–1924 годах исключивших использование Семенова как знамени и вожака белоповстанческих телодвижений в Забайкалье и Приамурье. Но это так – для информирования некоторых читателей, а мы вернемся в ресторацию «Даурского подворья».

…За ломящимся от деликатесов столом разрумянившаяся Сашенька шептала быстро охмелевшему Алексею Андреевичу, цепко поддевавшему мельхиоровой вилочкой нежнейшую семгу, что может представить его атаману. Уж ей-то, де, хорошо известен его коммерческий талант, который в нынешней ситуации мог бы необычайно развиться. Не будет проблем оформить беспроцентную ссуду под торговое дело, только надобно Алеше определиться, под какие поставки для армии просить деньги. Понимающе кивала и Глебова, вокруг которой суетились официанты, метрдотель и два адъютанта Семенова, доставившие ее в ресторан.

Но, при всей жадной устремленности к последней своей мечте, Бизин, изучивший семеновские порядки, давно понял: если бал правит какая-то полюбовница, то правитель и не правитель вовсе, а временщик. А если вчитаться в сводки военных действий…

Посему он перевел разговор на концертную деятельность Сашеньки, стал расспрашивать ее о пережитом за минувшие годы, вспоминать их приключения. Вскоре увидел: этот разговор бывшей любушке в тягость.

Что ж, ныне они являли собой разительную картину: подряхлевший, выглядевший куда как старше своих лет, лысый и беззубый Бизин, наряженный в дареные обновки. И – совсем не изменившаяся, молодая, красивая, со вкусом и по последней моде одетая Сашенька! На нее с кузиной пялилась вся мужская ресторанная публика, включая семеновских адъютантов, прямо-таки сочащихся презрением по отношению к нему, старому и облезлому.

Бизин замолчал, почаще стал прикладываться к сладкой наливочке, смотрел на расфранченных дам за столиками, слушал вполуха Сашеньку и тихо грезил о безвозвратно ушедшем. Некогда ярко вспыхнувшая в его сердце любовь окончательно подернулась сизым пеплом.

И застолье вскоре угасло. Дамы благородно довезли старика до его обители, напоследок сунув вощеный сверток с остатками гастрономических деликатесов, которые Бизин безропотно принял, в хмелю даже внутренне не оскорбившись подачкой.

На следующий день, в полдень, Сашенька уехала. Как вспыхнувшая искорка среди мертвых углей, уколола надежда, что попросит проводить, но, уезжая вечером с Машей-Цыганкой на рычащем лакированном монстре, Островская только взмахнула ручкой на прощание.

Бизин таки пришел на вокзал.

Издали наблюдал, как у пульман-вагона толпились штабные офицеры, звенел хрусталь «на посошок», тренькали веселыми колокольчиками смешки Сашеньки и Марьи, вкативших прямо на перрон в атаманском автомобиле, нещадно дымящем газолиновым перегаром. Бизин помнил, что в лучшие времена таких перронных вольностей даже их превосходительства господин военный губернатор и господин градоначальник себе не позволяли. М-да-с! O, temperas, o, mores!

Потом поезд ушел, а в душе и не захолонуло. Пепел…

3

…Незаметно занялось утро.

Гремя запорами и ключами, надзиратели отпирали «кормушки» – маленькие оконца на дверях камер, прорезанные так низко, что, только изрядно согнувшись, можно было поравняться лицом с отверстием, а вот на коленки встать – высоковато. Видно, специально так задумано, для унижения человеческого.

В кормушку следовало просунуть миску. Заключенный из тюремной обслуги опрокидывал в нее черпак баланды или каши – и забирай обратно.