Степан Бердыш - Владимир Плотников Страница 3

— Ну, о награде ногайчишке, государь, не тоскуй. Он своё берёт с прихватом. Задарма-то и шелудивый пес не поскулит. А вот кабы ты Мисуфа наградить велел примерно, то б и ладно.

— Да я, шурин, вседушно. Одно жаль — нехристь. То б образок золочёный отпустил…

— Однако, не в меру доброхот ты, Фёдор Иоаннович. Ну, на что ему, скажи, псу, милости такие? Или он ближний твой? Рында ли? Вот добрую горсть золота через Ураза отпустить ему, опричь платья из объяри, это да. И Измаилку без гостинца негоже оставить. Эха! Куда ни кинь: одни растраты…

— У-у… с этим ты сам как-нибудь, Боря, с деньгами-то поквитайся. — Торопко замахал царь.

— Да нешто ж я тебя, царь-батюшка, такими мудрями неволить стану?! — в голосе Годунова ни следа издёвки. — Впрочем, не про то речь. Лучше послушай, что мне тот Ураз глаз на глаз сказывал. Измена кругом змеится. Все наши передряги как-то окольно утекают к крымцам или в Ногаи. Сыскать же доносчика, сколь ни силимся, пока не далось. Добро б, на ком улика открылась кака. Ан нет, всё шито-крыто. Правда, я, государь, крепкое взял подозрение на толмача Урусова Бахтеяра. Они с Алогуламом Урмахметовым при людях, смекай, ни здрасьте — ни прощай. В иных же местах очень даже купно держатся. С чего? Не знаю. Оно и странно: Бахтеяр тебе преданность свою всегда кажет. Об Урусе иной раз такое выдаст, что тому и слушать бы — чума. А поглянь: с Алогуламом спознался — мало не как братья срослись.

— А… А-ло-га-лам? Это кой же? — Фёдор подал голос из прерывчатой поклёвки. — Не тот ли, случаем, что и в улыбке сычом зырит?

— Подлинно дивлюсь, государь, сколь ухватлива память твоя. Верно подглядел, — вкрадчивость Годунова польстила царю. — Так вот, о том и речь, что трудны стали дела наши с ногаями. Владыка их Урус в последнее время дерзок донельзя. Клянёт, поганый, безрассудных казаков. Которые, кстати, своим воровством против него и нам немалый вред несут. Но главное, Урус зело осерчал, что казаки его улусы воюют будто с твоей государевой потачки.

— Ой, Борис, не ты ль мне третьего дня хвалил разбойников? Де, чем больше от них урона Урусу, тем нам дышать вольготнее? — скривился в ухмылке Фёдор.

— Ну-так поперву так и было. Теперь же от того же — вред, да немалый. Поскольку казаки воруют как никогда. Всех, и наших купцов — тоже. Урусу же, что тут говорить, разорение от них. Оно б и недурственно — сам разбойник не приведи Господь. Вот только погода не та. Ономнясь отделались от крымцев Белевом и Козельском, благо господь Безнина на победу сподобил. Вдругорядь, кабы не воевода Хворостинин, что на Рязанщине отбился, так и не ведаю, что бы с нами сталось. Татары нам — бич божий за грехи великие. А неравно к ним в довесок Урусовы орды примкнут? А ещё мне доподлинно известно, что Батур-король распротивный в своём логове новый поход против нас замышляет. А с ним заодно и шведские собаки. Вестимо, Руси не устоять под лавиной такой. А тут ещё и в самой Москве, государь, по мягкости твоей никак измены не выведем, — углядев, как Фёдор сморщился, Годунов скороговорно выдохнул. — Попомни мои слова: аспидов чёрных пригрел ты на груди. Продадут они тебя — Шуйские…

— Ну-ну, опять за старое, — набычился царь, безвольно вислая губа дулась и твердела.

— Боже мой, да кто ж тебе, Федя, окромя холопа твоего вечного Борьки, правду-то скажет? Мы ж с тобой кака-никака, а родня. Кому ж как не мне радеть за тебя первому? Хоть и не дождёшься от тебя, прости за дерзость, благодарности. Кто я тебе? Вот вскорости спнут меня, ты и словом ласковым шурина не помянешь…

— Боря, родной, да ты что? Ведь Аринушка да ты… Вы ж у меня всё равно… два глазочка. — Впечатлительный Фёдор не вынес упрёков, пустил слезу.

Не звавший такой отдачи боярин смутился. Не хватало ему ранней падучей. Тут бы задуманное обстряпать сжато и поскорей — к завтра, до возможного схлёста с Думой. Согласия и поддержки царя, причём немедленно — вот чего ждал Годунов.

Уговоры не помогли. Фёдор плакал непрерывно и навзрыд. Унять его теперь мог лишь один человек — нежная супруга Ирина. Борис Фёдорович не замедлил прибегнуть к помощи сестрицы.

Вскоре царёв духовник вернулся со статной лучеглазой женщиной. А спустя полчаса шурин спокойно подводил государя к мысли о возведении на рубежах с башкирами и ногаями новых заградительных «орешков». По словам Бориса, для прикрытия уязвимых участков юго-востока скорейше требовалось заложить крепости в Поволжье: на Увеке, на Уфе, на Белом Воложке и близ волжской излуки — гнездовища казаков.

— А люди из Разрядного приказа стены весной ещё разметили. Цифирью бревна и доски меченые ждут в нужном месте сплава, чтоб скорейше крепостёнки сбить…

Изредка хлюпающий царь до конца не слушал и полностью одобрил затею, узнав, что град на Самаре-реке собирался воздвигнуть его великий отец.

— Слаб я умом. В государстве плохо разумею, так уж мне грех хоть бы замыслов ума вельми премудрого не завершить. С богом, Боря, сполняй батюшкину волю. И не серчай, что я те худой поплечник.

Такой вот добрины удостоил великий государь задумку правящего шурина.