Операция «Шедевр»  - Роберт Уиттман Страница 3

ФБР — гигантская бюрократическая структура. По правилам дело обычно передают в город, где совершено преступление, независимо от опыта тамошних сотрудников. Именно поэтому правонарушениями в сфере искусства обычно занимаются люди, которые расследуют рядовые кражи, ограбления и применение насилия. Дела после этого редко передают в другие отделы. У большинства руководителей среднего звена в приоритете не следствие, а продвижение по службе. Босс вряд ли станет принимать спорное решение — в том числе о передаче крупного дела в штаб-квартиру или в элитный отдел вроде команды по преступлениям в сфере искусства. Ведь это может обидеть или смутить другого начальника, а то и повредить чьей-то карьере. Вот почему расследование по похищению из музея Гарднер — самому громкому преступлению против собственности в истории США и самому известному в сфере искусства на планете — возглавил не специальный отдел, а глава бостонской команды по ограблениям банков и насильственным преступлениям.

Конечно, для него это был вопрос карьеры, и он приложил все усилия, чтобы дело у него не забрали. Меня он недолюбливал: может быть, из-за того, считал склонным рисковать, действовать быстро и не дожидаться письменного одобрения. Все это могло повредить его продвижению по службе, и он уже пробовал отстранить меня, написав длинную сердитую докладную записку, в которой ставил под вопрос мою порядочность. Потом он отозвал ее, и я снова вернулся к работе, но начальник настоял, чтобы к делу подключили одного из бостонских агентов — того самого жесткого, угрюмого ирландца, который сидел на диване, уткнувшись в телефон. Меня этот странный человек только отвлекал: он был лишним и мог спугнуть сообразительных Санни и Лоренца.

Руководство ФБР в Майами и Париже было лучше, чем в Бостоне, но ненамного. Агентам из Майами, видимо, было удобнее гоняться за килограммами «дури», а не за стопкой изысканных картин, и они мечтали втянуть Санни в сделку с наркотиками. Опять же лишнее. Связной ФБР в Париже пытался угодить коллегам из французской полиции, а довольны они могут быть только в том случае, если сами арестуют преступников и вызовут ажиотаж. Французский офицер даже позвонил мне за день до операции на яхте и поинтересовался, нельзя ли отменить встречу. Он собирался внедрить своего агента, но требовалось время, а я бы ограничился ролью ведущего эксперта по искусству. Меня подмывало спросить, с чего бы я должен слушать приказы французского полицейского, если операцию проводят американцы во Флориде. Но я сдержался и просто ответил, что ждать нельзя.

Операции под прикрытием заставляют понервничать и без вмешательства тех, кто должен помогать. Никогда не знаешь, поверили ли плохие парни твоим уговорам или задумали засаду. Один промах, одна фальшивая реплика — и можно проиграть. В мире высококлассных преступлений, где речь идет о продаже произведений стоимостью десять, двадцать, даже сто миллионов долларов, подразумевается, что покупатель — истинный знаток. Нужно окружить себя ореолом компетентности и искушенности, а для этого требуются многие годы подготовки. Подделать это нельзя. Сейчас же речь шла о людях со связями в средиземноморской мафии, а она не любит шутить. Убивают не только осведомителей и полицейских под прикрытием, но и их семьи.

В конце концов конкурс с поеданием клубники сошел на нет, я «продал» подставному колумбийцу картины, и яхта медленно пошла к берегу. Я взял наполненный до половины бокал шампанского, вышел на корму и повернулся лицом к ветру, ловя свежий морской воздух. Мне это было очень нужно. Я в целом покладистый и оптимистичный человек и никогда не позволяю себе нервничать по мелочам, но в последнее время появилась какая-то раздражительность. Впервые работа под прикрытием не давала мне спать по ночам. Зачем рисковать жизнью и с трудом заработанной репутацией? Мне уже не надо ничего доказывать, а потерять можно многое. Я знал, что Донна и трое наших детей тоже волнуются. Мы все смотрели на календарь: через шестнадцать месяцев я получу право выйти в отставку с полной государственной пенсией. Мой начальник в Филадельфии — старый товарищ, он не станет обращать внимание, если я отработаю последний этап по инерции. Можно было бы обучать работе под прикрытием, проводить время с семьей, наметить карьеру консультанта, подготовить молодого агента на смену.

«Пеликан» сбавил ход, приближаясь к дамбе, и я увидел причал и ждущий у навеса «Роллс-Ройс».

Мои мысли вернулись к пропавшим шедеврам и затейливым пустым рамам, которые по-прежнему висят на своем месте в музее Гарднер, хотя с момента, когда туманной мартовской ночью 1990 года двое мужчин, переодетых в полицейских, обхитрили незадачливых охранников, прошло уже семнадцать лет.

Я присмотрелся к Санни и Лоренцу, которые о чем-то беседовали на носу яхты. Они глядели на очертания Майами и темные грозовые тучи, надвигавшиеся после полудня со стороны Эверглейдса ^[3]. Толстый француз и его привередливый богатый спутник были самым большим успехом ФБР в деле Гарднер за десять лет. Мы уже перестали присматриваться друг к другу и, казалось, начинаем сходиться в цене и готовы обсудить более тонкие вопросы: логистику и незаметный обмен картин на наличные в одной из зарубежных столиц.

Но мне по-прежнему было сложно «прочесть» Санни и Лоренца. Поверили ли они в наш маленький спектакль на яхте? И если да, выполнят ли обещание провести меня к картинам? Может, у них свои хитрые планы и они убьют меня, как только я покажу чемодан с деньгами? И даже если Санни и Лоренц добудут Вермеера и Рембрандтов, даст ли мне начальство в ФБР и во Франции сделать свое дело? Позволят ли мне раскрыть самое впечатляющее ограбление в истории искусства?

Санни помахал мне, и я кивнул в ответ. Лоренц спустился в каюту, а он подошел ко мне, держа в руке почти пустой бокал шампанского.

Я положил руку ему на плечо.

– Ça va, mon ami? — спросил я. — Как дела, приятель?

— Très bien, Боб. Прррррекрасно.

У меня были большие сомнения.

— Moi aussi, — соврал я в ответ. — У меня тоже.