После нас - Андрей Грешнов Страница 3

В «отеле», принадлежавшем нашим бывшим врагам — боевикам «Джамиате ислами», было попроще, но так же красиво и уютно. Гостиничный номер больше напоминал шале с видом на гору, которая мне сразу не понравилась. Решили заехать в уже разросшийся «новый» советский микрорайон, где я когда-то жил в 1979–1980 годах вместе со своими коллегами — военными переводчиками. Вот он, 115-й блок, первый справа подъезд, первый этаж. Но старой двери с трещиной уже нет — на ее месте новая железная дверь. Постояв у нее и так и не решившись нажать звонок, я вышел на улицу к протекающему здесь старому арыку, попросил водителя меня сфотографировать. Когда тот щелкал фотоаппаратом, к нам подошла женщина-афганка моих лет, одетая в черную бурку, но с открытым лицом.

— Я так и знала, что вы, шурави, сюда вернетесь. Я еще тогда говорила людям, что лучше вас здесь никого уже не будет, но люди понимают все только в сравнении.

Женщина говорила на старом диалекте языка дари, том, что используют населяющие афганскую столицу пуштуны. Этот язык я когда-то понимал слабо, но выучил его досканально благодаря помощи афганских офицеров. Но в этот раз он звучал как привет из далекой юности. Сейчас Кабул перенаселен таджиками из долины Панджшир, язык которых ближе к иранскому фарси, и в разговорной речи слова они используют другие. Женщина пригласила нас домой на чай, рассказав, что ее муж служил в афганской армии доктора Наджибуллы. Но время поджимало, и я вежливо отказался, пожелав ей и ее семье всего самого доброго.

На небольшом мосту через ручей, в который превратилась протекающая здесь река Кабул, мы остановились купить фруктов. Сколько раз в жизни я ходил по нему из «нового» в «старый» микрорайон, даже и не счесть. Этот мост известен тем, что в начале 80-х на нем был похищен переодетым в форму афганского армейского офицера замминистра геологии СССР. Его личный водитель предал его тогда и вместо аэропорта, куда он ехал встречать жену, ветеран Великой Отечественной оказался в душманском плену, был переправлен в Пакистан, где его впоследствии и убили. Духи тогда обещали его отпустить в обмен на 50 заключенных кабульской центральной тюрьмы Пули-Чархи, но, говорят, что лично Брежнев совершить такой неравноценный обмен отказался…

Подъехали к 8-му блоку, где я жил пять лет — с 83-го по 87-й год, пофотографировали. Как обычно, набежала афганская детвора, требуя бахшиш. Дети поначалу фотографироваться отказывались. Но узнав, что я «шурави» (советский), уже сами лезли в кадр и просили их «сфоткать». Один мальчуган объяснил, что они не любят американцев и их союзников и думают, что когда те щелкают фотоаппаратом, то делают это лишь для того, чтобы потом их похитить и «сдать на органы». К русским они относятся отлично, ровно так же, как и дуканщики, продающие здесь овощи, фрукты и другую еду.

Вдоль кластеров жилых домов теперь стоят контейнеры, оборудованные под жилища для полицейских, охраняющих микрорайон. Народ здесь живет зажиточный, но есть и те, кто сумел сохранить квартиры еще со времен Апрельской революции. Иногда на жителей микрорайона совершают нападения с целью ограбления или получения выкупа, а потому полиция здесь необходима. Раньше полицейские (по-старому царандоевцы) жили прямо в подъездах, в каморках, предназначенных для хозяйственных нужд. Времена меняются, меняется и антураж: стены домов в микрорайоне носят следы былых сражений моджахедов и талибов — они исхлестаны пулями и осколками. Несколько домов вообще развалены — сюда попали артиллерийские снаряды. Местный маркет (рынок) цел и функционирует как и прежде, дуканщики искренне рады гостям из бывшего СССР. Как и раньше, открыт лицей для девочек, работает фонтан. Но вместо бетонных дорожек, по которым давным-давно прогуливались военные советники и переводчики с семьями, теперь стадион, где мальчишки гоняют мяч. Наш клуб теперь не клуб, а мечеть. В культовое сооружение он был превращен во времена правления талибов, а когда тех выгнали, моджахеды решили ее оставить для себя…

Рынок в центре города, рядом с которым расположен следственный изолятор бывшего ХАД (служба государственной информации), а ныне ГУНБ (Главное управление национальной безопасности), уже не носит имя «Зеленый», а называется по-западному Чикен-стрит. Десятилетия назад здесь затаривались продуктами и спиртными напитками советские советники и офицеры 40-й армии, переодетые в гражданскую одежду (их отлавливали патрули), дуканщики продавали свежее мясо и рыбу из Джелалабада, здесь торговали зеленью. Сегодня от того светлого прошлого на «Зеленом» остался лишь один седовласый зеленщик, который ничего не слышит и плохо видит ввиду того, что очень стар и пострадал от боевых действий. Он продавал здесь петрушку и кинзу еще при советской «оккупации». Сегодня афганцы покупают его вялые пучки зелени неохотно, только из сострадания, чтобы ему было на что купить лепешку хлеба.

Мы много ездили по городу, посетили шашлычную в традиционном афганском стиле — грязную забегаловку, где подают тэкя-кебаб с салатом из помидоров и лука. Да, грязно, да, антисанитария. Но с этим не сравнится ни один самый роскошный ресторан любой страны мира. Это память о прошлом и одновременно традиция, которую нельзя променять ни на что.

Я много фотографировал, думая, что если и не удастся открыть представительство, то хоть порадую ребят-ветеранов, служивших в Кабуле, воспоминаниями о прошлом. Но в итоге все срослось, а крупинки каши из разрозненных мыслей о том, как создать здесь представительство, непостижимым образом сложились в цельную красивую мозаику. По итогам недельного пребывания в афганской столице я вновь сидел в кабинете у Кабулова. Оказалось, что Замир готов к тому, что я попрошу его предоставить мне какое-нибудь помещение под жилье и рабочий кабинет именно в посольстве, так как, на мой взгляд, в других местах никто не смог бы гарантировать мою безопасность. Впоследствии это подтвердила жизнь: на отель «Интерконтиненталь» и гостиницу «Джамиате ислами» были совершены неоднократные нападения талибов, во время которых погибли десятки человек, в том числе иностранцев. Посол пообещал выделить мне двухкомнатную квартиру в старом жилом фонде — одном из немногих уцелевших после войны советских домов. Условия аренды я должен был согласовать с бухгалтером посольства, что я и успел сделать в последний день перед отлетом.

— Установку Интернета и условия соблюдения безопасности согласуешь с моим помощником. Ждем тебя здесь, — сказал Замир. За день до этого я посетил по рекомендации одного из сотрудников посольства представительство компании, занимавшейся поставкой Интернета и размещавшейся на одной из вилл близ улицы Вазир Акбар Хан. Там работали бывшие соотечественники — русские ребята из Казахстана и Узбекистана.

До отлета у меня оставалась пара дней, и я их посвятил интересным встречам с афганцами. Для начала я посетил Музей войны, который раскинулся на большой ухоженной территории у подножия возвышающегося над Кабулом холма «Тапе-йе Маранджан», где расположено старинное кладбище, когда-то служившее местом упокоения королей, затем павших героев Апрельской революции, потом моджахедов, а ныне превратившееся в излюбленное место отдыха кабульцев. Хозяин и попечитель музея миллионер Карим Фазель приглядывался ко мне очень пристально, расспрашивал об участии в советско-афганской войне и отношении к пуштунам. Он намеренно говорил только на пушту — языке главенствующего в Афганистане народа — и на английском, избегая языка дари.