Панк-Рок. Устная история - Джон Робб Страница 3

Панк изменил все.

Не только наши шмотки.

Наши жизни.

Каждый пришел в панк по разным причинам, и все, кто ушел, унесли с собой собственные версии событий. А мы, остальные, остались там, до сих пор горя ярким пламенем революционного вдохновения.

До панка мы были поколением, ожидающим саундтрека. Шестидесятые висели над всем, партия, о которой все слышали, но куда никто не мог попасть. В начале шестидесятых было немало хорошей музыки, однако нам хотелось чего-то своего.

Наблюдать, выпучив глаза, за шустрым глэмом начала семидесятых на бесконечном фрик-шоу под названием Top Of The Pops было одним делом, но делать собственную музыку казалось абсолютно нереальным. Лишь рок-звезды из космоса делали это, или эти забавные ребятишки, с которыми никто не разговаривал и которые ошивались в школьных музыкальных классах.

Расти в Блэкпуле в шестидесятые значило расти снаружи, заглядывая внутрь. Неряшливый городишко у моря уже ржавел после славных деньков пятидесятых. Мы ходили на могучих Tangerines (футбольный клуб Блэкпула) и шли домой разочарованные. Мы чувствовали себя так, словно находимся в миллионе миль от центра мира в нашем продуваемом ветрами, безопасном европейском доме. А потом рванул панк-рок, словно какая-то чертова молния.

Панк-рок был культурной войной. Ты либо был в автобусе, либо вне его.

1975 год был скучным.

1976-й был ненамного лучше. Жизнь в качестве клиента социальных служб лежала передо мной, и я не собирался с этим мириться. Я должен был вырваться. Я не хотел какой-то дерьмовой работы. Мне было плевать на университет.

Я увидел фотографии панк-рокеров в газете и тут же понял, какова их музыка. Никогда музыка и шмотки не ассоциировались настолько хорошо. Жизнь не для того, чтобы существовать, она для того, чтобы мчать со скоростью 100 миль в час. Однако жить в середине шестидесятых в городке, где постоянно идут дожди, было похоже на жизнь в черно-белом фильме, а мне необходимы были цвет и бегство.

И тогда, тусуясь на катке, куда я ходил в возрасте пятнадцати лет, в 1976 году, я услышал «Anarchy in the U.K.». Это было откровением: грохочущая стена звука во вступлении и самый потрясающий вокал, который я когда-либо слышал. Кого волнует, что Джон Лайдон теперь чертовски циничен, когда говорит обо всем этом? В 1976 году его голос звучал как свобода. Он также был забавен, резок и говорил все, о чем думали другие, — худой панк — ребенок, плюющий на все лицемерие истеблишмента.

Зачем писать устную историю панка? Ну, а почему бы и не получить историю из первых уст? Йон Сэвидж уже написал окончательную историю панка, а «Горящая Британия» — сильный отчет о второй волне. Мне просто хотелось услышать историю непосредственно от людей, которые там были. Мне нужна была их история, а не те ерундовые теории, добавленные впоследствии. Мне хотелось истории, которая не стыковалась бы с официальной партийной линией панк-рока.

Все это намного сложнее. Дело не просто в кучке странноватых фанатов Боуи, создающих панк во время тусовок у магазина Sex. Это не просто героический квест группы Clash. Это также и обыкновенная пехота революции: маленькие группы, менее крутые группы. Это гениальная эксцентричность Вика Годарда, сверхклевый, похожий на каратистский удар, звук бас-гитары Джей Джей Бернела, харизматичный садо-мазо прикид Адама Анта, потрясающие художественные работы Линдер, иконический стиль Сьюзи Сью, идущие от всего сердца гимны для подростков Джимми Шэма, прикол Пита Шелли издеваться над сопливыми классическими поп-хитами.

Это также и легионы прыщавых подростков по всей Англии, юнцы, которых вы видите скачущими в обшарпанных викторианских танцзалах, обезумевших от возбуждения в своих рваных панковских шмотках — вывернутых наизнанку школьных блейзерах и с самодельными значками — пролезающих в окно гримерки, когда Джо Страммер тайно вписывает их в один из этих легендарных туров Clash. Это бригада DIY, дурачащаяся с музыкальными инструментами в попытках найти смысл жизни в трех аккордах, выученных на прошлой неделе на купленных в секонд-хендах гитарах. Это доморощенные группы, нервничающие на сценах молодежных клубов и в церковных залах. Это избитая проза, вышибаемая из побитых печатных машинок, когда поколение ксерокса начало безумно-детализированное документирование возможно первой поп-культуры, анализирующей себя до смерти.

Это вся та сумасшедшая, с выпученными глазами, энергия, дешевые наркотики и неумелые поцелуи, и всегда потрясающая музыка, выходящая каждую неделю на семидюймовых синглах, оформленных вручную при помощи ножниц и отражающих свет фольги, на оборотной стороне конвертов которых красовалась очередная угловатая группа.

Вы могли поехать в любое место Британии и обратиться к любому человеку с «дикобразной» прической. Это было тайным обществом, миром внутри мира, с самым напряженным и великолепным саундтреком, лучшими шмотками, самыми ожесточенными спорами, самой идеалистичной политикой. Все это изменило жизнь каждого, кого это коснулось.

Но самым лучшим из всего этого было то, что мы не являлись просто пассивными потребителями: мы также были хозяевами всего этого. Мы все были вовлечены. Теперь суперзвездные группы уже не диктовали условия. Теперь мы все могли это делать! У каждого была своя версия панка. Каждый решал, чем именно панк будет для него. Ходило множество бесконечных споров о том, за что мы боролись, какую обувь носить, что мы должны слушать и как мы должны были изменить этот сраный мир. Это была первая поп-культура, движимая широкими массами, детьми. Эта энергия никуда не делась. Она навсегда, по всему миру: великие выступления, великие фестивали, великие люди.

Панк наводил ужас на истеблишмент.

Панк заставил меня выйти на сцену и делать музыку.

Панк заставил меня изменить мой мир.

Панк…

Панк спас мне жизнь.

И я хотел знать зачем…