Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили Страница 3

И, словно желая проверить справедливость отцовского наблюдения, Бачева задержала взгляд на Тинати. Тинати, казалось, забыла о Бачеве. Кого-то лихорадочно выискивала в толпе. Однако настойчивый взгляд Бачевы все же почувствовала и, обернувшись, грустно улыбнулась:

— Хотела бы я знать, где он? Почему его не видно?

Бачева ничего не ответила. Ей гораздо интереснее было наблюдать за людьми, чем выяснять, куда девался Ушу. Приглядываясь к прохаживающимся горожанам, она заметила в толпе несколько знакомых лиц. Один из вельмож Абуласан, высокий худощавый мужчина в табачного цвета вязаной шапке — амир Картли, правитель Тбилиси и член царского дарбази, проходя мимо Бачевы, тепло улыбнулся ей и сказал супруге:

— Вот и дочь купца Занкана здесь! — И, пройдя несколько шагов, снова повернулся к ней: — Ты ведь помнишь, кто этот Занкан?

Жена Абуласана, полногрудая, голубоглазая женщина, кивнула головой и с улыбкой произнесла:

— Он, кажется, не погрешил против истины!

Всю предыдущую неделю город полнился разговорами о Занкане Зорабабели, что, впрочем, было неудивительно. В воскресенье после полудня семейство Панаскертели устроило званый ужин по весьма своеобразному поводу: отныне мы не иудеи, объявили они, мы публично отказываемся от иудейской веры и празднуем нынешнюю Пасху вместе с истинными христианами!

Давно уже иудеи не переходили в христианскую веру, люди и не помнили последнего случая, когда еврей отказывался от своей веры.

Занкан, получив приглашение на ужин, во всеуслышание заявил:

— Неверный иудей никогда не станет истинным христианином! Евреи как-нибудь обойдутся без Панаскертели, дай Бог, чтобы это семейство не приняло завтра маздеизм!

Насмешливый тон Занкана кое-кому пришелся не по душе — разве принятие христианства достойно осмеяния?! Но Саурмаг, член царского дарбази, высказался вполне определенно:

— Занкан прав! Перекати-поле только подрывают веру!

Тинати скрылась в толпе, и Бачеве стало скучно одной. Именно в этот момент она почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Бачева насторожилась, ею овладело неведомое дотоле желание дать отпор тому, кто так смотрел на нее, а отпор заключался в том, что она показала смотрящему спину.

Дочь Занкана стояла, опустив голову, упершись глазами в землю, и злилась — кто и почему смеет так глазеть на нее.

Как бы назло она не поднимала головы, не хотела показывать своего лица. Потом подумала, какой-то наглец уставился на нее, а она ведет себя, как ребенок, который дуется на маму, и, разозлившись, подняла голову и оглянулась, всем своим видом говоря: ты не только назойлив, но и нахален!

Бросив на незнакомца мрачный взгляд, она вдруг залилась краской и быстро опустила голову. Зажмурившись, перевела дух — ей показалось, она взглянула не на незнакомого парня, а на само воплощение юности, весны — матовый цвет лица, светлые усы и борода, голубые глаза, но главное — улыбка, которая согревала, как дыхание весны. Злость куда-то испарилась, и она улыбнулась в ответ.

Кому улыбнулась? Незнакомцу? Нет, тому, что предстало ее глазам — весне. Это была замечательная картина — чистое апрельское небо и улыбающийся незнакомец… Она не смогла удержаться от ответной улыбки!

И улыбнулась.

Именно в этот момент ударили в колокола. Состязания начались. Незнакомец взял коня под уздцы, еще раз улыбнулся Бачеве и пошел к месту сбора, туда, где развевалось огромное знамя состязаний. Не пройдя и десяти шагов, он обернулся, дружески махнул Бачеве рукой и продолжил путь.

Скачки начались — земля гудела под ногами несущихся коней. Можно было подумать, что там, куда они мчались, их седоков ждало не признание публики, а грамота, дарующая бессмертие… Всадники с гиканьем погоняли коней, от них не отставали и зрители. От криков и шума голова шла кругом. И это гиканье, шум и порой непристойные выкрики выдавали тот факт, что всего несколько десятилетий назад страной правили иноверцы. Вопли жителей пустыни, издаваемые зрителями, только пугали коней. Но люди не понимали этого, как не понимали и того, что, изгнав арабов из страны, они не смогли вытравить их след из своих душ. И это подтверждалось несвойственным грузинам гиканьем, оглашавшим окрестности.

Бачева не отрывала глаз от несущихся коней, но в мыслях была далеко отсюда. Перед глазами у нее стоял улыбающийся незнакомец, и она искала его в толпе, но тщетно.

А потом и вовсе потеряла надежду увидеть его, и сердце у нее больно сжалось. Скачки ее ничуть не интересовали, и теперь она сидела на свежевыструганной доске, предаваясь невеселым мыслям. Она даже не сразу поняла, что сказала Тинати, неизвестно откуда возникшая перед ней. Нет, она, конечно, услышала ее слова: «А вот и Ушу!», но не осознала их смысла. А ее растерянность усугубилась еще и тем, что незнакомец снова стоял перед ней и улыбался своей удивительной солнечной улыбкой.

Ушу, сын Саурмана Павнели, принадлежал к числу тех молодых грузин, кто разумно использовал недавние успехи Грузии на военном поприще. Победы над турками-сельджуками, окончательное изгнание их из страны принесли свои благие плоды. Грузинские юноши снова потянулись в Византию — кто по стопам грузинских монахов обосновался в византийских церквах и монастырях, кто пошел в ученики к астрономам, кто предпочел искусство риторики. Ушу избрал своим поприщем философию. Отправляя сына в Византию, эристави ^[7] Саурмаг просил его совсем о другом, но Ушу предпочел философию — она так хорошо объясняла происхождение мира, магию мысли лучших сынов Византии и других стран, что Ушу ничего другого и не надо было.

Он провел в Константинополе три года и, если бы не юная царица Тамар — а она нуждалась именно в таких молодых людях, как Ушу, — он и по сей день находился бы там. Несколько месяцев назад Ушу возвратился в Тбилиси. «Если вы, братья мои, вернетесь на родину, она сделает еще один шаг вперед на пути своего процветания!» — сказала царица на первой же встрече с Ушу и его друзьями…

Сегодня с утра Ушу был не в настроении: несколько недель назад из Константинополя прибыл еще один его друг — Абесалом Иорамисдзе. Он вернулся в свое родовое поместье — Базалети, но вскоре его потянуло в город, к друзьям. Вчера вечером они встретились, обнялись и не расставались до самого восхода солнца. Беседовали, угощались вином, но по-константинопольски — в меру.

Под утро оба заснули, но Ушу не смог выспаться — к полудню он должен был принять участие в конных состязаниях на берегу Куры — дал слово.

Ушу с трудом поднялся. Никакого желания участвовать в скачках. Жутко хотелось спать. И ни о чем другом он не думал, пока не увидел рядом с Тинати незнакомку. Она напоминала юную сияющую луну, но не это было главным — сколько таких юных, подобных сияющей луне, видел Ушу — эта девушка была особенной. Словно он давно знал ее, и их связывали долгие годы дружбы. Потому он и смотрел на нее с такой радостной улыбкой, а потом, когда она показала ему спину, свет как бы померк для него — в наступившем сумраке безмолвно бродили бесцветные, бестелесные люди, не имеющие ничего общего между собой.