Осень Средневековья - Йохан Хейзинга Страница 3
Осень Средневековья - Йохан Хейзинга читать онлайн бесплатно
Ознакомительный фрагмент
Самоотверженная любовь к культуре, выдающийся дар историка, художественный талант позволяли Хёйзинге видеть временное и вечное в их подлинном свете. Глубокая вера в непреходящие ценности истины, закона, морали помогала ему сохранять душевное спокойствие в годы разразившейся мировой катастрофы. Хёйзингу нередко называли культур-пессимистом, в одном ряду с такими его духовными собратьями и современниками, как Поль Валери (1871–1945), Томас Стёрнз Элиот (1888–1965), Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955), Томас Манн (1875–1955). Сам же он называл себя оптимистом – в годы, о которых его друг поэт Мартинюс Нейхофф (1894–1953) 11 заметил с горькой иронией, что «пессимизм стал роскошью и более невозможен».
В 1919 г., после окончания ужасной войны, в Предисловии к первому изданию Осени Средневековья Хёйзинга отмечал, что его взгляд, когда он писал свою книгу, «устремлялся как бы в глубины вечернего неба, но было оно кроваво-красным, тяжелым, пустынным, в угрожающих свинцовых прогалах и отсвечивало медным, фальшивым блеском».
В конце второй, еще более ужасной войны, после пребывания в лагере заложников, насильственно вырванный из своего лейденского окружения 12, больной семидесятидвухлетний Йохан Хёйзинга в письме к дочери Элизабет от 28 октября 1944 г. пишет в последнюю свою осень, всего за три месяца до смерти: «Утро сегодня началось сверкающим сиянием солнца. Деревья – в их последнем ореоле желтого и бурого, и один взгляд на них гонит прочь всякую мысль о войне».
Он сохранил мужество: «Оптимистом я называю того, кто даже тогда, когда путь к улучшению едва заметен, всё же не теряет надежды» 13.
В работе Renaissance en Realisme [Ренессанс и реализм] (1929 г.), Хёйзинга писал: «Буркхардт уже давно принадлежит к тем мастерам, которые возвысились над противопоставлением истинного или ложного; людей интересует не их мнение, но их дух». Теперь, спустя столько лет, мы можем сказать, что эти слова приложимы и к самому Хёйзинге: «Нас не столько интересует мнение Хёйзинги об определенном историческом событии, сколько дух, мотивация, из которой вытекают его основания и интерпретации, и манера, в которой он придает прошлому форму и смысл в контексте собственной жизни и собственного мышления» 14.
Хёйзинга сказал однажды, что мы живы очень короткое время, а мертвы очень долго. Но если в первом случае это говорится о нас, то ведь и во втором случае имеются в виду именно мы. Будучи мертвы, мы не перестаем быть самими собою. Ушедший от нас в 1945 г. Йохан Хёйзинга не утратил духовной жизни. И мы еще многое извлечем из общения с ним в будущем.
В заключение – несколько слов о подходе к транслитерации иноязычных имен и географических названий. Переводчиком руководило стремление с наибольшей точностью передать их подлинное звучание. Иногда это приводит к тому, что русское написание может не совпадать с привычным и общепринятым, а то и создавать определенные трудности в произношении (как, например, в частице «дё» французских фамилий, где звук «ё» следует произносить как в слове «Мёбиус»). Максимально точное воспроизведение звучания иностранных слов, передаваемых по-русски, – лишь один из элементов задачи, которую ставил перед собой переводчик: сохранения дистанции между культурным пространством современной России и культурным пространством описываемого Й. Хёйзингой западноевропейского позднего Средневековья; дистанции, без признания и соблюдения которой никакой культурологический дискурс вообще невозможен.
Возникновение нового – не этого ли наш дух более всего ищет в минувшем! Нам хочется знать, как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние которых впоследствии достигло своего полного блеска. Иными словами, мы рассматриваем некий период времени прежде всего как скрытое обещание того, что исполнится в будущем. Сколь ревностно выискивали мы в средневековой цивилизации ростки современной культуры! Столь ревностно, что порою казалось, будто история духовной жизни Средневековья представляет собою не более чем преддверие Ренессанса. И действительно, во времена, слывшие некогда закостенелыми, мертвыми, новое повсюду уже пускало побеги, и всё словно бы устремлялось к будущему совершенству. Однако в поисках новой, еще только возникающей жизни мы легко забывали, что в истории, так же как и в природе, умирание и зарождение идут вровень друг с другом. Старые формы культуры умирают в то же самое время и на той же почве, где новое находит пищу для роста.
Здесь делается попытка увидеть в XIV и в XV вв. не возвещение Ренессанса, но завершение Средневековья; попытка увидеть средневековую культуру в ее последней жизненной фазе, как дерево, плоды которого уже перезрели, – полностью раскрывшейся и достигшей вершины в своем развитии. Зарастание живого ядра мысли рассудочными, одеревенелыми формами, высыхание и отвердение богатой культуры – вот чему посвящены эти страницы. Мой взгляд, когда я писал эту книгу, устремлялся как бы в глубины вечернего неба, но было оно кроваво-красным, тяжелым, пустынным, в угрожающих свинцовых прогалах и отсвечивало медным, фальшивым блеском.
Теперь, оглядывая написанное, я спрашиваю себя, не растворились бы все мутные краски в прозрачной ясности, задержи я свой взгляд подольше на этом вечернем небе. Пожалуй, картина, которой я придал очертания и окраску, получилась более мрачной и менее спокойной, чем я рассчитывал, когда начинал этот труд. И легко может случиться, что читателю, внимание которого то и дело останавливается на упадке, на отжившем и увядающем, слишком уж густой покажется падающая на эту книгу тень смерти.
Отправной точкой этой работы была потребность лучше понять искусство братьев ван Эйк 15 и их последователей, потребность постигнуть их творчество во взаимосвязи со всей жизнью эпохи. Бургундское общество было тем единством, которое я хотел охватить своим взором; мне казалось, что его можно рассматривать, несколько обобщая, как некое культурное целое, наподобие итальянского кватроченто 16, и эта книга первоначально должна была носить название De eeuw van Bourgondië [Век Бургундии] 17. Но по мере того как мои цели принимали всё более общий характер, я вынужден был ввести некоторые ограничения. Единство бургундской культуры приходилось постулировать лишь в очень узком смысле, небургундской Франции следовало уделить по меньшей мере столь же много внимания. Так вместо Бургундии самой по себе возникла пара: Франция и Нидерланды, и при этом весьма отличные друг от друга. Ведь при рассмотрении умирающей средневековой культуры в целом французский компонент должен был оставить нидерландский далеко позади. Лишь в тех областях, где нидерландская культура имела самостоятельное значение: в религии и в искусстве, – о ней говорится подробнее. Некоторое нарушение в главе XVI установленных географических границ, с тем чтобы наряду с Рюйсбруком и Дионисием Картузианцем привлечь также Майстера Экхарта, Сузо и Таулера, в особых оправданиях не нуждается.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии