Большая игра. Британия и США против России - Дмитрий Зыкин Страница 3

Осенью 1816 года в центр управления Северного Кавказа – город Георгиевск – прибыл Алексей Петрович Ермолов. Александр I назначил его командиром и управляющим по гражданской части Кавказа и Астраханской губернии.

Это человек, с именем которого связана целая эпоха в истории данного региона. Резкий, порой крайне неприятный в общении, он тем не менее был любимцем простых солдат русской армии. Подвиги Ермолова периода Наполеоновских войн создали ему заслуженный образ былинного витязя. А вот со многими генералами отношения не ладились. Не в силах придержать острый язык, он позволял себе дерзить даже Кутузову и влиятельному графу Аракчееву, не говоря уже о других офицерах. Кроме того, Ермолов пользовался дурной славой вольнодумца и либерала, его даже подозревали в связях с декабристами. Время от времени Ермолов попадал в опалу, его порой обносили наградами, но всякий раз, когда дело принимало тяжелый оборот, о строптивце вспоминали и направляли в самую гущу боевых действий. И вот тут военный талант Ермолова раскрывался в полной мере, и уже ничто – ни козни завистников, ни собственный тяжелый характер не могли помешать продвижению по службе. Тот же Аракчеев признавал, что Ермолов достоин быть военным министром, но при этом сделал характерную оговорку: «он начнет с того, что перегрызется со всеми» ^[4].

И вот такой сложный человек был направлен Александром I на Кавказ главнокомандующим, причем с дипломатическими полномочиями. Царь предоставил Ермолову невиданные доселе права. Ни один наместник прошлых эпох не мог похвастать практически неограниченной властью, которой царь наделил Ермолова. Генерал становился практически самодержавным правителем обширного края. Прибыв на место, Ермолов убедился, что дела на Кавказе идут скверно. Русская армия одержала множество побед, но целые районы подчиняются Петербургу только на бумаге. Русские укрепленные посты постоянно страдают от набегов горцев, соседние независимые ханства, как флюгер, колеблются между Россией, Персией и Турцией, принимая ту сторону, которая им выгодна.

Великая Россия была словно данником горцев, выплачивая местным авторитетам жалованье. Кавказские кланы шантажировали Россию набегами и требовали денег. А чем больше им платили, тем более алчными они становились. Конечно, кавказские лидеры понимали, что Петербург откупается не из слабости, не потому, что считает их сильнее огромной империи. Однако своим подданным местные князьки внушали мысль, что Россия боится кавказцев. Понятное дело, что такая пропаганда лишь подталкивала местных бандитов участвовать в «доходном промысле», который заключался в грабеже русских поселений и работорговле русскими пленниками.

Вот как Ермолов описывал свои первые впечатления от Кавказа в письме графу Воронцову:

«Беспорядок во всем чрезвычайный. В народе врожденная к нему наклонность, слабостию многих из предместников моих ободренная. Мне надобно употребить чрезвычайную строгость, которая здесь не понравится и, конечно, не вселит ко мне привязанности. Вот первое сильное средство, которого я должен непременно лишиться. Наши собственные чиновники, отдохнув от страха, который вселяла в них строгость славного князя Цицианова, пустились в грабительство и меня возненавидят, ибо и я жесткой разбойников гонитель» ^[5].

Сложившееся положение вещей коренилось в непоследовательности мероприятий Петербурга, проводимых на Кавказе, и когда Ермолов писал о слабости предшественников, то был отчасти прав. В столице никак не могли решить, делать ли ставку на крутые меры или пытаться привлечь местных лидеров путем всевозможных льгот. Колебания Петербурга проявлялись и в том, кого назначали командующими на Кавказ. Возьмем для примера князя Цицианова, ставшего в 1802 году инспектором Кавказской укрепленной линии. Подходы Цицианова к решению проблем на Кавказе как нельзя лучше видны из следующих его слов: «Если же татары края сего влекомы больше собственными побуждениями к нам, нежели к персидским владельцам, то ни от чего иного, как от того… что силу российских войск видели, а сие последнее есть та единственная пружина, которую можно как держать их в должных границах благопристойности и благоустройства, так и быть уверену, что здешний житель ищет и искать будет сильного себе в покровители» ^[6].

А вот как смотрел на Кавказ другой представитель России, Гудович: «успокоить и привести в повиновение» горские племена легче всего было мерами «кротости и гуманности, нежели оружием, которым, хотя они поражены и будут, но, имея верное убежище, уйдут в горы, будут всегда питать непримиримое мщение, им сродное, за поражение, а особливо за нанесенный вред их имению» ^[7].

Идеи Гудовича воплощались на практике. Так, например, чеченцам предоставили право беспошлинной торговли в российских крепостях, для их старшин выделялись крупные суммы денег, и, кроме того, предоставлялась определенная независимость пенитенциарной системе Чечни. На практике это означало, что непосредственно наказывали чеченцев за проступки не российские власти, а чеченские старшины. Деньги горцам раздавал и Ртищев.

Да и сам Александр I время от времени давал установку кавказским наместникам вести дела с горцами мягко:

«Неоднократные опыты соделали неоспоримым, что не убийством жителей и разорением их жилищ возможно водворить спокойствие на Линии Кавказской, но ласковым и дружелюбным обхождением с горскими народами, чуждыми столько же всякого просвещения, как и религии. Черкесы, сопредельные черноморцам, и киргизы, окружающие сибирскую линию, служат и теперь примером, сколь много имеет влияния на народы сии доброе соседство русских и расположение пограничного начальства к мирной жизни» ^[8].