Северный Часовой и другие сюжеты - Борис Акунин Страница 3

Марципановый Моцарт

В Австрии есть знаменитая кондитерская фирма «Демель», основанная еще в восемнадцатом веке. Она поставляла торты, пирожные, конфеты и прочие сладости императорско-королевскому двору.

В тридцатые годы прошлого столетия венский магазин «Демель» прославился своими фантастически красивыми витринами. Каждая была настоящим произведением дизайнерского искусства.

Дело в том, что владельцы, чуть ли не впервые в истории торговли, догадались нанять для декорирования витрин талантливого дизайнера – молодого барона Фридриха фон Берзевици. Это был эстет, щеголь, один из самых модных людей тогдашней развеселой Вены. И, как полагалось декаденту, растленному аристократу, художнику томной эпохи, – гомосексуалист.

С середины тридцатых в стране установился реакционный режим, получивший название «австрофашизм». Положение евреев становилось всё более угрожающим, а Демели, как утверждает мемуарист, были евреями.

Вот какой красавчик

И вот, на самом пике антисемитской истерии барон предлагает наследнице фирмы Кларе Демель так называемый marriage blanc, «белый брак» – то есть совместную жизнь без интимной близости. У продвинутых интеллектуалов тогдашней Европы, по примеру Бернарда Шоу, подобные высокие отношения были в моде. А для благопристойной женитьбы гомосексуалиста на готовой к такому союзу даме существовал еще и особый термин: «лавандовый брак».

В данном случае эта бело-лавандовая свадьба была нужна невесте больше, чем жениху. В 1938 году Австрию оккупировали немцы, и титул баронессы фон Берзевици-унд-Какашломниц помог Кларе уехать из страны в Италию и укрыться там в монастыре до конца войны.

Фиктивный (или, во всяком случае, номинальный) брак, заключенный во имя спасения, получился на удивление прочным – продлился до смерти Клары. Овдовев, барон вдруг оказался единственным владельцем почтенной кондитерской фирмы. Недолго поруководил ею, потом продал и уехал в США, где потом еще много лет блистал в нью-йоркском артистическом бомонде (например, был арт-директором журнала «Вог»).

Это и есть фабула, на основе которой я собирался сделать две повести. Имена действующих лиц, конечно, поменял бы.

Героем первой был бы невероятно расчетливый сукин сын, промотавшийся дворянчик, обуреваемый жаждой богатства. Фашистская угроза, нависшая над Веной, предоставляет ему отличный шанс сорвать большой куш. Барон привязывает к себе жену долгом благодарности. После войны живет в свое удовольствие, пользуясь всеми привилегиями богатства и не будучи обременен никакими обязанностями. Когда же супруга умирает, он хладнокровно продает дело, в которое был вложен труд и талант нескольких поколений, чтобы витать в заокеанских эмпиреях. В общем, «Горький шоколад, или Торжество порока».

Вторая повесть прошла бы по той же канве, но в совершенно другой тональности.

Барон Б. Жизнь удалась

В атмосфере надвигающейся катастрофы (так хорошо показанной в фильме «Кабаре») живет странный художник, умеющий делать из тортов и пирожных прекрасные, недолговечные панно. Он совершенно не приспособлен к жестокому миру, но в час испытаний совершает поступок, на который не решились бы иные мачо: прикрывает своим именем девушку, которая иначе бы погибла. Война заканчивается, но барон не может оставить жену. Она одинока и сломлена. Ее держит на плаву только мечта восстановить из руин погубленную фирму, воспоминание об утраченном рае. Муж успешно помогает ей. Он беспомощен в коммерческих делах, но зато превосходно чувствует моду и стиль. После смерти жены барон пытается продолжить дело, но у него, бестолкового, всё идет прахом. В конце концов, разоренный, он уезжает из Европы в Новый Свет.

В общем, история хрупкого, красивого человека, похожего на кремовую фигурку с торта. И такая же сладкая.

И пусть читатели выбирали бы, какой барон им больше по вкусу – горький или сладкий. И какой правдоподобней.

Такой, в общем, был замысел. Лет десять он у меня промариновался в архиве и вот попадает под ликвидацию.

Прямо скажем, не особенно жалко.

Потом расскажу еще какую-нибудь из так и не сочиненных сказок.

Русофилия

28.05.2013

Слово «русофобия» мы слышим часто. Обычно от соотечественников. Вот я, например, по мнению людей, которые регулярно засыпают мне «личку» бранью и угрозами, являюсь махровым русофобом.

Интересно вот что. Я давно заметил, что есть такие нации, которые любят выискивать в художественном тексте поводы для обиды. Меня не раз ставили в тупик вопросами: «Почему вы так не любите русских и пишете про них одни гадости?», «Почему вы такой антисемит?», «Почему у вас поляки всегда плохие?», «Что вы имеете против украинцев?», «Не стыдно ли вам, грузину, так очернять грузинов?». (Ну, про армян и азербайджанцев после «Черного города» – сами понимаете.)

Избранные места из переписки с друзьями.

(Матерные и угрозы смертоубийством не публикую, а то еще засудят идиотов несчастных.)

А есть нации, которым в голову не приходит обижаться. У меня в романах полно скверных англичан и французов, но ни в одной из этих стран подобных вопросов мне ни разу не задавали.

Видимо, дело в том, что у одних народов есть комплекс уязвленности, а у других нет. У нас – есть, и преогромный. Нам очень хочется, чтобы нас любили и нами восхищались, а с этим как-то не очень.

Русофобия – это миф, тщательно пестуемый негодяями и дураками. Историческая обида на СССР, перенесенная на Россию, у жителей наших бывших колоний и протекторатов безусловно имеется. (Прямо скажем, возникла она не на пустом месте.) Но на русских людей, русскую культуру, русский язык эта неприязнь, по-моему, не распространяется. Во всяком случае, за долгие годы разъездов я никогда с таким не сталкивался. В бывших советских республиках и говорят по-русски, и читают наши книги, и смотрят наши фильмы, и слушают нашу музыку (правда, обычно такую, которую лучше бы не слушать).

Вообще-то я хочу с вами поговорить не про русофобию, а про явление противоположного свойства – русофилию. Не знаю, как вас, а меня любовь интересует несравненно больше, чем нелюбовь.