Сотворение мира. Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента - Виктор Литовкин Страница 3

Самые известные люди в поселке Чигали — тетя Нина и Виссарион.

Когда-то в этом поселке строителей и эксплуатационников ИнгуриГЭС жило около четырех тысяч людей — грузин, абхазов, мингрелов, греков, русских, армян. Сейчас осталось около ста семей. В большинстве своем абхазов. Хотя войны тут не было.

По молчаливому согласию воюющих, высокогорную плотину, кстати, самую высокую в мире, и саму электростанцию бои не задевали. Но окрестные села, за исключением Чи- гали, пострадали здорово. Они до сих пор пустуют.

А тетя Нина — продавец в местном магазине, единственном на всю округу. Он стоит на площади, как раз напротив бывшего спорткомплекса байдарочников и поста № 205. Она — русская, родилась и выросла в Ленинграде. Там встретила веселого черноусого грузина, влюбилась в него без памяти и оказалась в мингрельских горах, на строительстве ИнгуриГЭС. Муж был милиционером. Дорос до начальника местного отделения внутренних дел, но умер лет пятнадцать назад, задолго до грузино-абхазской войны.

Своего единственного сына — Георгия после смерти мужа и отца она отправила в Питер, — «застолбить» за своей семьей мамину комнату в коммуналке на Большом проспекте, недалеко от дома балерины Кшесинской. Ге — оргий закончил там школу, поступил в институт, женился. Возвращаться на родину тете Нине оказалось некуда. Она осталась доживать свой век в Чигали.

— Я молю Бога, — говорила она мне, — чтобы сын сюда никогда не приезжал.

Года три назад он решил навестить мать. Она всю неделю, пока он тут был, не спала, тряслась от страха. Ждала, что вот-вот придут люди с автоматами, спросят ее Георгия: почему он не примчался в Чигали, когда здесь началась война за свободу и независимость Абхазии или за целостность Грузии? — им все равно. А потом уведут сына неизвестно куда, и она его больше никогда не увидит.

Эти люди приходили. Но она соврала им, что сын только-только уехал. А потом, когда они ушли, помчалась на пост, притащила командиру ящик водки, упала ему в ноги, умоляя как-нибудь тайно вывезти Георгия в Сухуми, а потом и в Сочи.

Операция удалась. И теперь тетя Нина живет сиротой при живом сыне, молится на русских солдат-миротворцев, считает их своими спасителями.

А Виссариону, который день и ночь сидит у ее магазина, не повезло.

Шесть лет назад он ушел на войну из своего села Соберио, оставив дома беременную жену и двенадцатилетнего сына. Вручил ему осколочную гранату Ф-1 и наказал, если кто- то будет выламывать их двери и пытаться ворваться в дом, чтобы избежать позора насилия, взорвать этой гранатой себя и мать.

Мальчик не успел этого сделать. Их с матерью заперли в родном доме и сожгли живьем. Кто это сделал, Виссарион не знает до сих пор. Года три искал своих «кровников», но так и не нашел. Говорят, с того дня он слегка тронулся умом. Где живет, никто не знает. Бродит по Чигали в черном костюме и белой рубашке. Ни с кем не разговаривает, совсем, как немой. Не стрижется и не бреет черную, без единого седого волоска бороду.

На чужаков, вроде меня, которые приезжают в поселок, смотрит в упор злыми, подозрительными глазами и молчит так, что от этого становится не по себе. Я сутки прожил на 205-м посту. И все это время видел черную бороду Виссариона на площади у солдатской казармы.

Говорят, в конце мая, когда несколько сотен грузинских партизан перешли Ингури, чтобы установить в Гальском районе власть «абхазского правительства в изгнании», Виссарион исчезал из Чигали. Ни в одном из подразделений абхазской милиции он не числился. Право на ношение оружия ему никто не давал. Он и не брал в руки автомата. Но в горах, в блиндажах на лесных «сторожках» находили трупы задушенных боевиков с переломами шейных позвонков.

Так, утверждали рассказавшие мне это люди, можно душить, нападая на человека внезапно, и только руками. Очень сильными руками. Никто не сказал, что это делал именно Виссарион. Но и начисто исключать такую версию тоже никто не решается.

— Виссарион похож и на тихого городского сумасшедшего, и на отбившегося от стаи одинокого волка, — сказал мне об этом человеке на 205-м посту один из офицеров-миротворцев.

Тихим сумасшествием за время последней командировки в Абхазию мне и показалась непрекращающаяся здесь война.

* * *

Помню, в начале сентября 1992 года я присутствовал в Сухуми, в субтропическом дендрарии на даче Сталина на первых с начала грузино-абхазской войны переговорах, которые вели в присутствии и под гарантию российских генералов две воюющие стороны. От абхазов официальную делегацию возглавлял заместитель председателя правительства Зураб Лабухуа, от грузин — премьер-министр Тегиз Сигуа.

По Гумисте, на рубежах которой тогда остановились воюющие, в Черное море еще плыли с гор трупы погибших. А здесь уже договорились о том, что с 5 сентября, нуля часов московского времени прекращают стрельбу и начинают консультации по мирному урегулированию абхазской проблемы. Я хотел передать это сообщение в редакцию, но междугородний телефон не работал. Тогда начальник Сухумского аэропорта задержал вылет московского рейса и отдал мне свою «Волгу», чтобы я быстро доехал до самолета.

Меня, как особо важную персону, подвезли к самому трапу больше часа стоящего на взлетной полосе Ту-134. И командир экипажа попросил меня пройти в кабину пилотов, чтобы во время полета я рассказал по громкоговорящей связи пассажирам, что происходит на переговорах.

Более внимательных и заинтересованных слушателей, как в тот раз, у меня никогда больше не было. Я возвращался по проходу из кабины пилотов на свое место, и люди все это время аплодировали. Аплодировали, конечно, не мне, а тем договоренностям, которые были достигнуты тогда на сталинской даче.

Правда, перемирие не продержалось и недели. И война шла еще долгих тринадцать месяцев. Да и сейчас, по большому счету, не закончилась.

Вспоминаю тот полет из Сухуми в Москву и с сожалением думаю, что ничего нового, по сравнению с тем, что я говорил в том сентябре, мне сказать людям практически нечего.

И это горькая, но правда.