Русь и Орда - Михаил Каратеев Страница 3

— В вотчине моей я господин, мой в ней и закон! — задыхаясь, прохрипел Шестак. — А тебе, княжич…

— Помолчи, боярин, хватит! — крикнул Василий. — Я свое сказал, а коли тебе неймется, тогда дай срок, — я тебе рога обломаю! Кончена дума, бояре, прошу всех в крестовую, на молебен! А ты останься, Семен Никитич, с тобою есть еще разговор.

Бояре, негодующе бормоча и утирая платками вспотевшие лысины, направились в крестовую палату, откуда уже тянуло пряным запахом ладана и слышались возгласы протопопа Аверкия. Вскоре в горнице остались только княжич и воевода.

— Слыхал, Семен Никитич, — спросил Василий, когда последняя боярская спина исчезла за дверью, — сколь хочется им меня в свою веру обратить? Пусть пождут, я им еще покажу, кто здесь хозяин!

— Не тронь ты их лучше, Василей Пантелеич, — угрюмо промолвил Алтухов. — Того зла, что они на Руси сеют, ты один николи не выведешь, а сила у них большая. С ними свяжешься — не будет тебе спокойной жизни.

— Страшен сон, да милостив Бог, — беспечно ответил Василий. — Ну, да не о том сейчас речь. Я так смекаю, что Лаврушка правду сказал: брянцы со всем полоном в наших лесах заночуют. Прямо на Брянск они от Бугров не пойдут: Пашка Голофеев не дурак и разумеет, что на этом пути мы их легко перехватить можем. Скорее всего пойдут они правым берегом Ревны и, не доходя Десны, лесом срежут к переправе у Свенского монастыря. Ты как мыслишь?

— Мыслю, как и ты: больше им переправиться негде. От Бугров туда поприщ пятьдесят, — до ночи они с полоном и половины того не пройдут. Стало быть, настигнуть их не столь трудно.

— Добро! Как месяц взойдет, так и выступим. Бери две сотни воев да скажи, чтобы хорошо подкормили коней: пойдем быстро и налегке. Лаврушке дашь саблю либо копье, что пожелает. А все прочее он завтра сам добудет, — видать, парень не промах. Ну, так с Богом!

— Иду, княжич. Все будет исполнено.

* * *

Боярин Шестак с трудом дождался окончания молебна. Он, по привычке, истово крестился и клал поклоны, как и все, но смысл происходящего и возгласы протопопа проходили мимо его сознания. В груди его кипели гнев и возмущение. Дерзости княжича давно были боярину не в диковинку, но сегодня он был задет особенно чувствительно: род его и впрямь был не слишком знатен, а небольшую вотчину, унаследованную от отца, он увеличил во много раз, пользуясь всякими средствами. Были среди них и такие, о которых боярин сам не любил вспоминать и уж совсем не терпел, когда на них намекали другие.

По окончании молебна он нарочно задержался в крестовой палате, вступивши в долгую беседу с отцом Аверкием, а когда все разошлись, вышел в горницу и приоткрыл дверь в княжью опочивальню.

Старый князь неподвижно лежал под божницей, глаза его были закрыты, грудь дышала ровно. Казалось, он мирно спит. На широком ларе у окна, подстелив овчину, спал постельничий Тишка. Знахарь сидел у изголовья княжьей постели и поднял голову на скрип открывшейся двери.

— А ну, выдь сюда, Ипат, — поманил его в горницу боярин. — Хочу распытать тебя о здравии князя, — сказал он, отводя ведуна к дальнему окну. — Сказывай, будет он жив?

— Сегодня смерть мимо прошла, — уклончиво ответил Ипат, — а когда возвернется за князем, о том лишь Бог ведает. Может, завтра, а может, допрежь того и всех нас посетит.

— Ты не виляй языком, колдун! Сказывай правду!

— Не гневайся, боярин. Сам ведаешь, бывает правда, за которую и батогов получить недолго.

— Коли правду скажешь, меня не бойся, а бойся, коли солжешь: за тобою я тоже кое-что знаю. Сказывай как на духу: выживет князь?

— В эти дни не умрет, но недолго протянет, — подумавши, ответил Ипат. — Жизнь его теперь на волоске: чуть что — и оборвется.

— Истину кажешь?

— Истину, боярин. Больше как три месяца едва ли проживет.

Шестак замолчал и задумался, ероша толстыми пальцами редкую рыжую бороду. Потом, пристально глядя на ведуна, спросил:

— А сын твой Ивашка тут?

— А где ему быть? Вестимо, тут.

— Он, поди, не забыл еще, как княжич Василей летось его при девках плетью отходил?

— Ты это к чему, боярин? — насупившись, спросил Ипат.

— А вот к тому. На большое-то княжение али не Василей ныне сядет?

— Знамо, он. Ну и что?

— Да ништо… Ты вот что, Ипат: сей же час снаряжай своего Ивашку в Козельск. Коня пусть возьмет на моей конюшне. Накрепко накажи ему пересказать князю Титу Мстиславичу мое слово: старшой-то братец его, князь Пантелей Мстиславич, вельми плох и больше как до Покрова не протянет. Разумеешь?

— Разумею, боярин. Будет сделано.

— Да гляди, язык закуси покрепче и сыну накажи тож. А то у княжича рука тяжелая, чай, твой Ивашка помнит! Пусть не жалеет коня и гонит во весь дух. За три дня обернется, полгривны ему от меня. Да еще пусть скажет козельскому князю, что невдолге я и сам к нему буду.

— Ладно, боярин, все сделаю, как велишь.

— Ну, с Богом!