Крещенные кровью - Александр Чиченков Страница 3

Затем пляска закончилась, нечисть исчезла, и больной погрузился в тяжелый сон, полный кошмарных видений…

* * *

Наступившее утро не добавило оптимизма настроению Калачева. Проснувшись, Аверьян с трудом разлепил глаза и увидел пробивающиеся через окно солнечные лучи. Он не испытал от этого радости. В теле гудела свинцовая тяжесть, а сам он чувствовал себя половой тряпкой, выжатой и брошенной в ведро.

Когда хозяева вернулись в избу, Аверьян не заметил. Но сейчас их троица уже была на ногах и лица её казались бодры.

— Как спалось? — спросил его Сафронов участливо. — Не мучали кошмары?

— Плохо, — ответил Аверьян, морща лоб. — Мне привиделось, што меня хто-то душит и ломает!

— Да, — согласился Ивашка. — Эдакий сон беду сулит. Тебе бы исповедоваться!.

— Я бы рад-радешынек, токо вот попа нету рядышком, — прошептал озадаченно Аверьян. — Не сочти за труд, приведи ко мне батюшку.

Услышав безобидную просьбу, Сафронов аж подскочил на табурете.

— Ишь чаво захотел! — крикнул он возмущенно. — Попа, видишь ли, ему подавай! А нету ево здеся! Тю-тю! Революция пришла, и попа гирьяльскова зараз ветром сдуло!

Такая неожиданная реакция крайне удивила Калачева.

— А ты-то пошто эдак взбеленился? — спросил он, недоуменно глядя на Ивашку.

— Не приемлю я веры поповской, — ошарашил неслыханным ответом тот. — Православная вера никудышная и поганая! Даже Хосподь вона отверг ее действиями своеми, наслав на грешные головы православных войну да разруху!

Аверьян не поверил ушам. Такой ереси и богохульства ему еще не доводилось слышать никогда.

— Так ты большевик?! — прошептал он. — Краснопузый христопродавец?

Сафронов неожиданно рассмеялся.

— Ну и загнул, Аверьяха! — воскликнул он. — Уж с кем с кем, но с большевиками мя ешо не путали! Даже сатанистом я никогда не был. Уж не взыщи!

— Тады хто ты есть такой, ежели не большевик и Сатане не поклоняешься, а Хоспода ни в грош не ставишь? — спросил Калачев.

— Верующий я, вот хто есть такой, — перестав смеяться, ответил Ивашка. — И вера моя што ни на есть правильная!

— Фу-у-у, — облегченно вздохнул Аверьян. — Дык ты раскольник — кулугур! Как же я энто зараз сам не догадался?

— И сызнова обмишулился, башка верблюжья, — сказал Сафронов, вставая. — Я вот…

Он задрал рубаху, расстегнул пояс и с ухмылкой выставил на обозрение свою спину, наблюдая, как бледнеет и вытягивается лицо раненого.

— О, Хосподи, да ты хлыст! — прошептал потрясенно Аверьян, увидев на спине Ивашки рубцы от самобичевания. — Ты… ты…

Сафронов опустил рубаху, не спеша подпоясался и сел.

— Теперя и ты эдакий, как и я, Аверьяша, — сказал он с ядовитой улыбочкой. — Добро пожаловать на наш корабль, голубок сизокрылый!

Калачев был настолько поражен услышанным, что почувствовал дурноту. Его едва не вырвало прямо на одеяло.

— Т-ты ш-што, с-скопец, и м-меня о-оскопил, сука б-болотная?! — прошептал он одними губами. — Ты п-посмел и м-меня с-себе у-уподобить, д-душа в-вражья?!

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Ивашки.

— Энто не я оскопил, — сказал он, сверкая яростно глазами. — Энто судьба тебя эдак отметила! На роду, знать, эдак написано было, что снарядный осколок не убьет, а оскопит, отсеча детородные уды!

— Дык энто…

Аверьян впал в отчаяние. Он не верил, что все происходящее — не дурной сон. Его бросало то в жар, то в холод, а руки тянулись к промежности: все ли там в порядке.

— Не ишши. Оскопленный ты, — Сафронов взял его ладонь. — Милости просим на корабль наш, голубь. Таперя зараз сообча идтить будем и в горе, и в радости!

— Хосподи! Прочь от меня, аспид кастрированный! — разъярился Аверьян. — Не верю я, што осколок «хозяйства» детороднова мя лишил! Ты энто… паскудник, руку свою приложил и калекой меня сделал!

— Оскопление не есть грех, — ответил Ивашка с кислой миной. — Свальный грех и иное плотское сожительство — вот што грехом смертным зовется! Спасти душу зараз можно токо борьбой с похотливой плотью — оскоплением! А тебе вот судьба эдакий путь к Хосподу указала!

— Какой ешо путь, гад ползучий, — прошептал, заливаясь слезами, Аверьян. — Таперя кому нужон я, калека разэдакий?

— Не калека ты, не сетуй понапрасну, — покачал осуждающе головой Сафронов. — Ты таперя сыт и богат будешь! А жана с детишками… Да ежели захотишь, мы и их к себе обустроим. Оне щас поди с голодухи пухнут, а с нами в рай — и земной, и небесный — попадут и што такое нужда позабудут!

— Ну уж нет, токо не энто! — прошептал возбужденно Аверьян. — Ступай прочь с глаз моех, паскудник, а не то…

Вырвавшиеся из груди рыдания помешали закончить фразу. Он закрыл лицо ладонями, издав стон, полный такого отчаяния, безысходности и боли, что Ивашка как ужаленный подскочил и, что-то шепча себе под нос, попятился к двери.

* * *

Весь день до вечера Аверьян провел в кровати, накрывшись с головой одеялом, отказавшись от пищи и замены белья. В голове царили хаос и боль. Ему хотелось умереть, он молил Бога, но тот оказался глух.

И тогда мужчина решился на отчаянный шаг. Смастерить петлю оказалось нетрудно: пока Сафронов с «сестрами» отсутствовал, Аверьян рвал простынь на лоскуты и плел из них веревку.

Закрепив один конец веревки за спинку кровати, бедолага просунул в петлю голову. Затем попросил у Бога прощения за грех, что собирался совершить, и повалился с кровати на пол.

Как только удавка затянулась… страх пронзил мозг. Руки ухватились за петлю и стали рвать ее, не давая сомкнуться, а тело стало извиваться змеею. Боли Аверьян не чувствовал. Он просто содрогался от ужаса, от неспособности контролировать себя, от запаха экскрементов, вышедших из тела без позволения. Ноги дергались и ерзали по полу в поисках опоры, а пальцы все пытались расслабить удавку.

Веревка оказалась крепкой. Аверьян терял остатки сил. В голове нарастал шум, а перед глазами появилась яркая радуга.

Внезапно свет померк. Все чувства, включая и страх, улетучились. Темнота переросла в плотный мрак. «Вот и все! — подумал казак. — Хосподи, как все просто!» Но вдруг чьи-то руки подхватили его с пола и бросили на кровать. Те же руки сняли с него петлю.

Вокруг снова стали проступать очертания избы. Из груди Калачева вырвался кашель.

— Жив што ль, голубь сизокрылый? — послышался знакомый голос.

Больной помотал головой. Но голос прозвучал снова, и глаза Калачева наткнулись на встревоженное лицо Ивашки. Аверьян вдруг понял, что на всю оставшуюся жизнь попал под влияние этого страшного человека.

— Как знал, што ты чаво-нибудь отчубучишь, — сказал Ивашка. — Прямо сердцем беду чуял…