Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью - Янис Кууне Страница 3

– Вот ведь как Локки-пройдоха [39] зубоскалится, – качал головой дружинник-первослов: – И думать не думал, что наш дядька самого князя на престол посадил.

– Ну, посадить не посадил, да только не сплавай Волкан Годинович за море, до сей поры свара промеж нас так бы и коловоротилась. И не сидели бы мы с тобой сейчас за одним столом, а резали бы друг друга ножами на бранном поле. Ты ж, пади, водьских кровей?

– Да что уж тут: из Охтинских ингерей [40] я. А ты каков?

– А я из Ловатинских кривичей [41], а что не видать?

– Видать-то видать, да кто же ноне разберет своего рода-племени. В редком дому жены или мужа чужеродного нет. Да и у тех, кто себя родовитыми венедами или свейами величают, подале праотца, глядь, а там чудь латвицкая или карела [42] скуластая подживалась.

– Это ты, друже, верно сказал. По тому все мы теперь Новгородская русь, соратники Рюриковы. Так что, за князя?! – поднял чашу кривич.

– За князя, за светлого трувора Рюрика! – завопил ингерь.

– За князя!!! – хмельным, но дружным многоголосием подхватила дружина.

Вот уже больше десяти лет сидел названный конунг Ильменьских словен за этим столом, что стоял прежде в Ладони, а теперь, вот, в Новогороде. За это время серебро осыпало его виски и пробежало тремя ручьями по окладистой бурой бороде. Сетка морщин избороздила лицо. Узор шрамов украсил тело. Под десницей [43] его благоденствовали земли во много раз более обширные, чем его родной херад [44], хёвдингом [45] которого встал когда-то его старший брат. Да и любой великий северный конунг мог позавидовать вотчине господина и заступника Гардарики.

За эти годы норов его стал спокойнее, но жестче. Он долго раздумывал прежде, чем карать, но, признав кого виноватым, казнил быстро и сурово. Он больше не кичился тем, что приходился прямым потомком рода Инглингов, а именно считался праправнуком одной из одиннадцати дочерей Ингьяльда [46]– коварного. В молодости никто из его соратников даже и представить себе не мог, что их беззаботный, взбалмошный и лихой форинг [47], заматерев, станет скуп не только на слова, но и на удары клинком. После того, как был усмирен Изборск и обуздана Белозерская распря, после того, как на поросшем бурьяном пепелище Ильменьского торжища поднялся Новогород, князь все больше уповал на силу разумения, чем на посвист варяжской билы [48]. Чем дольше пребывал он в землях словен, тем раздумчивее становился его взгляд, тем прозорливее были его решения, точно Судьба открывалась ему, как дорога путнику, достигшему вершины холма.

Да и сами дружинники, те, кто когда-то состоял в манскапах [49] Рюриковых драккаров, переменились. Где это видано, чтобы шрамы усмиряли хольдов [50] и, тем более, мореходов? Того и гляди, смерть застанет тебя, лежащим в теплой постели. И придется тогда, как простолюдину, горевать в голодном и холодном царстве Хель [51], в то время как прочие воины наслаждаются мясом Сэримнира [52] в Валхале. [53]

Если бы на Бирке [54] узнали, в каких трудах проводят время грозные викинги, ушедшие с Рюриком на Волхов, соратников венедского конунга обсмеяли бы даже собаки. Разве это судьба морехода: блюсти на чужбине порядок, стоять за честь и единую меру на торжищах, усмирять междоусобицы и охранять инородские земли от набегов своих же братьев-варягов!?

Но дружинникам Рюрика ноне странным казался их прежний дрергескапур [55]. Им даже не верилось, что некогда они мечтали лишь о том, как бы обагрить оружие кровью разнеженных и трусливых южан, отбирая у них дары несправедливо тучной земли. За то время, что прожили они на берегу темноводного Волхова, им стала роднее венедская Правда [56] и Доля [57]. Да и лучезарный Ирий [58] новой родины обещал им куда больше, чем беспробудное обжорство и пьянство Валхалы.

И причиной тому были не светлые терема, что поставил для них конунг в княжеском городе. Многие варяги, пришедшие с Рюриком, происходили из крепких и славных родов, живших в доминах и поболе.