Боги и касты языческой Руси. Тайны Киевского Пятибожия - Лев Прозоров Страница 3

Поневоле вспоминается случай с некоей интеллигентной дамой, зашедшей в конце 1970-х — начале 1980-х в церковь. Батюшка, заметив, как она вглядывается в купольный образ Христа, подошёл к ней — и был наповал сражён простодушным вопросом: «А это у вас там кто — Зевс?» Некоторые вещи не меняются.

Мода таким образом комментировать славянскую мифологию просуществовала многие века, дожив до конца XVIII столетия, когда ей отдали дань и неприметный Левшин, и титан Ломоносов («Сей богом грома и молний почитавшийся Перун был Зевс древних наших предков», «древнее многобожие в России, сходствовавшее с греческим и римским» и т. д.).

Первый издатель «Слова о полку Игореве» в сноске к имени Стрибога поименовал его «славенским Эолом» ещё в 1800 году.

Особенно увлекались такого рода сопоставлениями авторы всевозможных «Абевег славянских суеверий» и «Славянских и российских мифологий», в конце XVIII — начале XIX столетия, в духе модного энциклопедизма, обобщавшие скудные сведения о славянских Богах и духах, как правило, в алфавитном порядке.

Чулков, современник Левшина и его соперник в праве называться дедушкой славянского фэнтези, писал про «Полеля», который есть «славенский Гименей, сын Ладин», и про Болотов — «сии страшилища были великаны и значили у славян то же, что у греков Гиганты».

Ещё один их общий современник и конкурент Попов величал Хорса «Славянским Эскулапом».

Андрей Кайсаров, в начале следующего столетия, сравнивал русалок с нимфами и наядами, леших — с сатирами, Леля называл Купидоном. Можно сказать, что это была первая ласточка сравнительной мифологии, самые первые, младенческие шаги подхода, которому в грядущем предстояло «вырасти» в солидный научный метод.

В равной мере и сопричтение к киевскому перечню Лады, Лели, Купалы и прочих были первыми попытками выстроить стройную картину славянского Язычества и привлечь для этого материалы этнографии — эти задачи впоследствии также будут решать многие учёные.

Однако к героям нашей книги — Богам, чьи кумиры были возведены на киевском холме за восемь лет до крещения, — всё это имело довольно слабое отношение.

Надо отметить Михаилу Васильевича Ломоносова. Титан русской науки и здесь оказался на высоте — он едва ли не первым со времён Возрождения не стал приукрашивать на свой вкус перечень киевских кумиров «Усладами» и «Колядами».

Он же, описывая Перуна, не стал, в отличие от иных авторов, снабжать его «золотыми ушами» или «золотыми рогами», а добросовестно повторил летописное описание.

В теории о значении Божеств киевского святилища Михайло Васильевич вдаваться не стал, а только отметил, что летописец-де ничего об этом не говорит, просто перечисляя имена. И для исследователей всей русской истории, и для исследователей русского Язычества тема возведенного Владимиром святилища казалась слишком проходной, что ли.

Рассматривались более глобальные, объёмные вопросы: летописные варяги — скандинавы это или славяне? Какие из летописей достоверны, какие — нет? Мифологи выстраивали величественные картины битвы Громовника с его врагом — «воплощением тучи» — за сокровища или красавицу — «воплощение Солнца», разрабатывали неисчерпаемую золотую жилу славянского фольклора.

Однако некоторое внимание киевским Богам уделяли. Как-то исподволь установилось мнение, что устроенное Владимиром святилище было его же, Владимира, собственной выдумкой. Так и пошло — «Владимировы боги», «Владимиров пантеон».

Часто добавляли, что Владимир уже тогда видел неприспособленность Русского Язычества для государства (как будто не было до и после Владимира Языческих держав — Египта, Ассирии, Эллады, Рима, Золотой Орды, Китая, Японии и многих, многих других), вот и пытался его «реформировать», «упорядочить» — что своего порядка в «этой стране», конечно, не было и не могло быть, «образованной публике» уже тогда было «совершенно ясно».

Как писал К. Толстой, пародируя официальные «Истории государства Российского», «Страна у нас богата, порядка только нет». П. Строев ещё в 1815 году высказал мысль, что в числе тех Божеств, кумиры коих были возведены Владимиром, славянскими были только Перун, Стрибог и Даждьбог. Мокошь, Семарьгла и отделённого от Даждьбога Хорса он считал Богами неславянских племён.

«Владимир, кажется, сделал только то, что почитаемых разными Славянскими, Финскими племенами (может быть, также и Варягами) богов собрал в одно место и, так сказать, объявил их общими целого Государства и его покровителями.

Самая здравая Политика не могла бы приискать ничего лучшего для совершеннейшего и неразрывного соединения разных народов, составлявших тогда Владимирово Государство, как дать им общую религию, составив её из почитания всех тех божеств, кои порознь у каждого или, по крайней мере, у главнейших из них находились».

Итак, по мысли Строева, Владимир собрал воедино Божества всех племён своей державы из политических соображений (когда позднее учёные-атеисты стали объяснять чисто политическими соображениями крещение «святого» Владимира, православные очень обижались, как говорится, «а нас-то за что?»).

Точно так же когда-то поступил правитель Римской империи Адриан, во втором веке воздвигший в своей столице гигантское здание, под куполом которого объединил статуи всех наиболее почитаемых Богов своей страны — тут нашлось место и Олимпийцам эллинов, и азиаткам Астарте и Кибеле, и египетским Исиде и Осирису.

Здание так и назвали — Пантеон, от греческих слов «Пан» — все, и «тео» — Бог. Пантеон — Всебожье. Так и повелось величать кумиров пяти Богов «киевским Пантеоном» или «Пантеоном Владимира».

То же истолкование давали ему большинство учёных (последним с такой идеей выступил Игорь Яковлевич Фроянов). Не могли разве что договориться о том, кто из Богов какой народ должен представлять: Хорса считали хазарским (И.Е. Забелин), полоцким (А.Н. Робинсон, очевидно, оттого, что полоцкий князь Всеслав в «Слове о полку Игореве» «перерыскивает» путь великому Хорсу) и даже иранским и торкским (хотя к 980 году никаких иранских племён, вроде скифов или сарматов, давно уже не было у русских границ, а торки-огузы, дальние родичи туркмен и азербайджанцев, наоборот, подошли к этим границам почти через век после крещения Руси).

Мокошь большинство исследователей дружно относили к «финским» Божествам (ещё одна учёная мода, и ныне не угасшая — выискивать в остатках славянского Язычества финское влияние). Очевидно, от имени мордовского племени мокша — других оснований производству киевской Богини в финны я не вижу.

Семарьгл побывал и невнятным «богом степных народцев» (Е. В. Аничков), и иранским Божеством.

Не избежали печальной участи и те Боги, коих Строев отнёс к безусловно славянским — так, Перуна подозревали в том, что он-де «замаскированный» скандинавский Громовержец Тор: надо же как-то объяснить, что в русском Язычестве нет и тени пресловутых «норманнских» варягов и «скандинавских» русов!

Это воззрение воплотилось даже в поэзии: в стихотворении Александра Кондратьева «Перун — Велесу» Громовержец горделиво заявляет: