Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914 - 1991 - Эрик Дж. Хобсбаум Страница 29

Однако стратегия Китая, какой бы героической и вдохновляющей она ни была, казалась не подходящей для стран с налаженными современными внутренними коммуникациями и наличием правительств, имевших обыкновение управлять всей территорией, как бы это ни было далеко и физически трудно. Между прочим, вначале методы Мао не были особенно успешны и в самом Китае, где националистическое правительство, осуществив несколько военных кампаний, в 1943 году вынудило коммунистов оставить созданные ими свободные советские территории в главных регионах страны и отступить в ходе легендарного «великого марша» в отдаленный малонаселенный пограничный регион на северо-западе.

После того как бразильские мятежные лейтенанты, последователи Луиса Карлоса Престеса, в конце ig2o-x годов вышли из лесов и начали строить коммунизм, больше ни одно значительное левое движение в мире не пошло по партизанскому пути. Исключением стала борьба генерала Сесара Аугусто Сандино против американской морской пехоты в Никарагуа (1927—1933), пятьдесят лет спустя вдохновившая сандинистскую революцию. (До сих пор непонятно, зачем Коминтерн пытался представить партизаном Лампьяу, зна-«Эпоха катастроф»

менитого бразильского разбойника и героя тысячи дешевых изданий.) Даже Мао стал путеводной звездой революционеров лишь после кубинской революции.

Мощным стимулом для выбора партизанского пути в революции явилась Вторая мировая война, когда возникла необходимость противостоять оккупации гитлеровской Германии и ее союзников на большей части континентальной Европы, а также на обширных территориях европейской части Советского Союза. Сопротивление, в особенности вооруженное, значительно возросшее после нападения Гитлера на СССР, мобилизовало различные коммунистические группировки. Когда гитлеровская армия была наконец побеждена с помощью местных движений Сопротивления (см. главу з), а фашистские и оккупационные режимы в Европе рухнули, в нескольких странах, где вооруженное Сопротивление было наиболее успешным, социал-революционные силы под контролем коммунистов пришли к власти или попытались это сделать. Так произошло в Югославии, Албании, однако не получилось в Греции из-за военной поддержки, оказанной правящему режиму Великобританией, а позднее и СШ^. Возможно, нечто подобное могло произойти, хотя и ненадолго, в Северной Италии, но по причинам, о которых до сих пор идут споры в рядах потерявшего былую силу левого движения, коммунисты не попытались это сделать. Коммунистические режимы, после 1945 года установленные в Восточной и Юго-Восточной Азии (в Китае, Северной Корее и французском Индокитае), также следует считать наследниками партизанского движения военного времени. Даже в Китае победоносное шествие Мао к власти началось только после того, как японской армии в 1937 году удалось разгромить главные силы националистического правительства. Подобно тому как Первая мировая война породила первую волну социальной революции, Вторая мировая война инициировала ее вторую волну, хотя и совершенно иначе. На этот раз именно военные действия, а не отвращение к ним привели к власти революционеров.

Характер и политика новых революционна ix режимов рассматриваются в другом месте (см. главы 5 и 13). Здесь нас интересует сам революционный процесс. Революции середины двадцатого века, произошедшие после побед в длительных войнах, отличались от классических сценариев 1789 года или Октября, а также от постепенного распада старых режимов, таких как императорский Китай или Мексика времен Порфирио Диаса (Эпоха империй, глава 12), по двум причинам. Во-первых (и в этом они имеют сходство с революциями, произошедшими в результате успешных военных переворотов), здесь не было никаких сомнений в том, кто совершил революцию и пришел к власти — политические группы, объединившиеся с победоносными армиями СССР, поскольку ни Германия, ни Япония, ни Италия не могли быть побеждены только силами Сопротивления. Этого не произошло даже в Китае. (При Мировая революция

этом победоносные западные армии, разумеется, противостояли прокоммунистическим режимам.) Не было междуцарствия и вакуума власти. Наоборот, случаи, когда многочисленные силы Сопротивления не смогли прийти к власти сразу же после крушения гитлеровской Германии и ее союзников, наблюдались там, где западные союзники поддерживали прежнее правительство в освобожденных странах (Южная Корея, Вьетнам) или где внутренние антигитлеровские силы сами были расколоты, как произошло в Китае. Там коммунисты после 1945 года все еще должны были бороться с коррумпированным и теряющим власть, но являвшимся союзником победителей правительством Гоминьдана, за чем без энтузиазма наблюдал СССР.

Во-вторых, путь партизан к власти неизбежно вел их из городов и промышленных центров, где традиционно базировались социалистические рабочие движения, в сельскую глубинку, поскольку партизанскую войну легче всего вести в лесах, горах, густом кустарнике, на малонаселенных территориях вдали от больших городов. По словам Мао, прежде чем завоевать город, деревня должна его окружить. В Европе городские восстания—парижское летом 1944 года, миланское весной 1945 года — произошли лишь перед окончанием войны. Варшавские события 1944 года явились наказанием за преждевременное городское восстание: у повстанцев в запасе оказался лишь один выстрел, хотя и громкий. Одним словом, для большинства населения даже революционной страны повстанческий путь к революции означал, что придется долго ждать перемен, которые придут откуда-то извне, не имея возможности сделать ничего существенного. По-настоящему активными борцами сопротивления неизбежно оказывалось весьма незначительное меньшинство.

На своей территории партизаны, конечно, не могли действовать без массовой поддержки, не в последнюю очередь потому, что в длительных конфликтах их силы должны были пополняться из местных жителей. Тем не менее отношение партизан к массам было отнюдь не таким простым, как в известном высказывании Мао о партизанской рыбе, плавающей в народной воде. В типичной партизанской стране почти любая преследуемая группа лиц, объявленных вне закона, не

нарушавшая местных норм поведения, могла пользоваться широкой поддержкой населения в борьбе против иностранных солдат и центрального правительства. Однако глубоко укоренившееся в сельской местности деление на врагов и друзей также означало, что победившие друзья автоматически рисковали приобрести врагов. Китайские коммунисты, создававшие сельские советские районы в 1927—1928 годах, к своему удивлению, обнаружили, что обращение в коммунизм деревни, в которой доминировал один род, помогало созданию сети «красных деревень», базировавшейся на родственных кланах, но также вовлекало в войну против их традиционных врагов, создававших такую же сеть «черных деревень». Коммуни-«Эпоха катастроф»

сты жаловались, что «иногда классовая борьба переходила в сражение между двумя деревнями. Бывали случаи, когда нашим войскам приходилось осаждать и разрушать целые деревни» (Rate-China, 1973, Р- 45—46). Удачливые партизаны научились преодолевать эти трудности, однако (о чем свидетельствуют воспоминания Милована Джиласа о войне югославских партизан) освобождение являлось гораздо более сложным делом, чем обычное восстание угнетенных местных жителей против иностранных завоевателей.