История инквизиции - А. Л. Мейкок Страница 29

Без сомнения, главная трудность для современного читателя, пытающегося постичь Средние века, состоит в том, чтобы понять необходимость подавления ереси и введение смертной казни за нее. Казнь кажется нам жестокой, фанатичной и негуманной. Однако стоит напомнить, что попытки сравнить так называемую религиозную нетерпимость Средних веков и так называемую религиозную терпимость современности бессмысленны. В Средние века людей объединяла мораль, нормы которой диктовались Церковью; в наше время людей объединяет политика, определяемая нацией. Церковь и политика почти не касаются друг друга. И как в XIII веке против Церкви выступило альбигойство, так и сейчас против всей нации выступает великий национальный кризис. Таким образом, мы можем сравнить чистый, стихийный и относительно здоровый энтузиазм Средних веков с напыщенным фанатизмом, генерируемым беспринципной газетной пропагандой, каким его назвали во время войны. Мы можем сопоставить инквизиторскую процедуру с нашим насилием, направленным против того, чтобы подавить наших духовных противников – секту национальных еретиков. Мы также можем противопоставить силу «анафем» и отречений от Церкви, участившихся с появлением альбигойства, ярости, которая заставила людей во время войны предать анафеме не только Бернарди и Гогенцоллернов, но и Вагнера, Бетховена, Моцарта, Гете, Менделя, да и, вообще, весь неувядаемый цветок немецкого гения. Мы можем сравнить папские проклятия еретической литературы с жестким запретом свободных выступлений в любом виде, за чем следит бдительное око цензора. Если мы серьезно задумаемся над этими строчками, то сможем понять или хотя бы приблизимся к пониманию.

И тут же возникает один вопрос. На ком лежит ответственность за введение наказания в виде сожжения на костре для нераскаявшегося еретика или того, который, раскаявшись, затем вновь вернулся к ереси? Ясно, что дать четкий ответ на этот вопрос невозможно. Невозможно свалить за это ответственность на кого-то одного. Однако, без сомнения, Фридрих II был первым монархом, который придал обычаю сжигать еретиков силу писанного закона. Но, как сказал мсье де Козон, «Имперский закон, провозгласивший его (наказание в виде сожжения на костре) сначала в Ломбардии, потом в Сицилии и наконец во всей империи, похоже, является следствием: (1) попыток, уже сделанных в Арагоне, Иерусалиме и Тулузе, а, возможно, и в других владычествах; (2) повторных призывов Церкви к светским властям; (3) уже давно существующего обычая в северных королевствах; (4) бесчисленных примеров этого наказания, ставших следствием Альбигойской войны; (5) влияния «ожившего» римского права. Теория, согласно которой Фридрих II несет ответственность за репрессивные меры, особенно за костер… не основана на исторических документах. Совершенно точно, что еще за две сотни лет до времен Фридриха костер был обычным наказанием за ересь, особенно на севере. Сожжение на костре было законным наказанием за ересь в Иерусалиме – в латинских королевствах Востока, в Арагоне и Тулузе. Он был принят и поддержан с ведома пап и епископов, не возражающих против него». ^[87]

С другой стороны, было бы совершенно «неисторически» сваливать всю вину на Церковь. Многие авторы пытались сделать это, но эти попытки были просто смехотворными. Например, мистер Г. Б. Коттерилл в книге «Средневековая Италия» заявляет, что «Фридрих Второй арестовал еретиков и передал Григорию, чтобы тот отправил их на костер». Это все равно, что сказать, будто убийц арестовывают палачи и передают их полиции для экзекуции. На самом же деле, первое официальное признание папством смертной казни за ересь появляется в булле «Ad Extirpanda» которую Папа Иннокентий IV обнародовал в 1252 году – почти через четверть века после закона, выпущенного Фридрихом. До этого времени Церковь официально руководствовалась лишь законами Иннокентия III, согласно которым еретику гласила лишь ссылка и конфискация имущества.

Не сказать бы, что приговор бывал чисто теоретическим: фраза «animadversio débita» была достаточно эластичной и после ломбардийского заявления императора, все – епископы и священнослужители – прекрасно понимали, что она означает. Еще в 1229 году Церковный собор в Тулузе обращается к еретикам, которые, «подавив в себе страх смерти или любого другого наказания, возвращаются к вере», и приказывает, чтобы их «посадил в тюрьму городской епископ для исполнения епитимьи, чтобы они не повлияли на других людей».

На самом деле бесполезно, как указывает мистер Турбервиль, пытаться «счесть мысли и поведение средневековых людей гуманитаризмом, представляющим из себя продукт исключительно современного мира, который они даже не смогли бы понять». ^[88] Леа справедливо замечает, что папы Григорий IX и Григорий XI с «изумленной улыбкой» выслушали бы тезис, что Церковь не могла иметь и не имела отношения к смертному приговору за ересь. Еретиков отправляли на костер не для того чтобы спасти их душу, и не для того, чтобы силой заставить их изменить своей вере, а для того, чтобы предотвратить распространение ереси. Судьба еретика должна была послужить предупреждением для других. Причем Фридрих настаивал, чтобы церемония проводилась «in conspectu populi» (прилюдно – Примеч. переводчика). Мы вешаем убийц не за их склонность к убийствам, а для того чтобы предостеречь остальных.

«Церковь и государство в Средние века объединились для того, чтобы предотвратить то, что они считали аморальным и нехорошим для людей». ^[89]

Развитие всей огромной системы антиеретического движения стало, таким образом, вещью, в которой было заинтересовано все общественное сознание. Его движущей силой было общественное мнение средневековой Европы. Представлять его как специальное создание единственного человека или как нечто, навязанное обществу определенной партией, – неважно, светской или церковной – значит, совершенно не понимать, в чем дело.

Разумеется, спорно, что Церковь с ее огромным престижем во всех сферах средневековой жизни, могла успешно протестовать против введения смертной казни. К тому же подобный протест мог быть инспирирован только человеческими чувствами, каких в то время еще не знали. Мы должны помнить, что позиция Церкви была построена на безжалостной и непоколебимой логике. Если сегодня у нас иные идеи о свободе сознания, то это не потому, что нам удалось обнаружить ошибку в средневековых способах представлять свои доводы, или потому что мы лучше людей Средневековья, а потому, что в настоящем состоянии общества посылки, на которых средневековые каноники строили свои заключения, стали неприемлемы. Дикий криминальный закон того времени, теократическая структура европейской политики, некоторые отвратительные особенности альбигойской ереси, сделали смертную казнь неизбежной.