Повседневная жизнь французов при Наполеоне - Андрей Иванов Страница 29

Опозорить публично Наполеон мог кого угодно — старого аристократа, министра, родственника, даже академика. В 1801 году первый консул посетил Институт. Когда ему представили Якоби ^[163], он сурово спросил: «Что такое материя?» Якоби чуть задумался — и увидел спину Бонапарта. Однажды правитель заставил зарыдать почтенного Ламарка ^[164], грубо отчитав его. Еще один ученый не смог поддержать начатый им диалог и тут же услышал: «Дурак или немой?»

«Он оскорблял людей гораздо больше, нежели карал», — говорил о нем один из тех, кто более других испытывал силу императорского гнева. Однако его двери оставались открытыми для всех способных людей.

Наполеон будто забывает прежние политические грехи. Он привлекает к управлению Францией не только умеренных и бывших представителей «болота», но и явных роялистов и чистых якобинцев. Консерваторы и приверженцы старой монархии теперь работают рядом с людьми, изрядно скомпрометировавшими себя в годы революции.

Он набирает баловней старого режима (например, того же Нарбонна) и возводит их в первые должности — при дворе, в магистратуре, в духовенстве. Из левых он приглашает Рёдерера и Грегуара ^[165], затем Фуркруа ^[166] и Реаля ^[167]. Он не брезгует «цареубийцами» и дает места революционным террористам. Печально известного Барера ^[168], много раз менявшего свою точку зрения в ходе революции, он заставляет писать памфлеты и употребляет в качестве шпиона. «Истина может принадлежать обеим сторонам, одной или ни одной; друзья мои, вы должны давать и брать; впрочем, всякого успеха побеждающей стороне!» — так описал Карлейль политическое кредо Барера.

Почтмейстер Жан Батист Друэ — бывший драгун, узнавший Людовика XVI в Варение и позволивший арестовать короля и его семью, — становится супрефектом в Сен-Мену. Жан Бон Сент-Андре, бывший член Конвента и Комитета общественного спасения, назначается префектом в Майнце. Мерлен де Дуэ ^[169], бывший докладчик Закона о подозрительных, вступил в должность генерального прокурора Кассационной палаты. Жозеф Фуше, одно имя которого заставляло содрогаться многих членов семей репрессированных, становится министром полиции, министром внутренних дел и герцогом Отрантским.

Император стремится достичь сочетания молодости и опыта, знати и «плебеев», старой и новой Франции. «Мое правительство будет правительством умных и талантливых», — сказал он, став руководителем страны. И те же принципы кадровой политики он перенесет на государства-сателлиты. Например, младшему брату Жерому, королю Вестфалии, он писал: «Я исключаю некоторые места при дворе, на которые ты должен призвать самых знаменитых людей. Но в твоих министерствах, советах и, желательно, в судах… пусть по большей части служат не дворяне… Наш девиз — ищи таланты везде, где только можно их найти».

Наполеон работает с утра до позднего вечера, по восемнадцать часов в сутки. Он постоянно думает о делах, даже когда играет с детьми. Он совсем не похож на монархов прошлого, которые работали полдня, а остальное время посвящали светским удовольствиям.

Если короли принимали гостей, то заботились о том, чтобы те чувствовали себя непринужденно. «Необходимо, чтобы во всяком человеческом существе была своя свободная программа, — говорит Ипполит Тэн, — а не то жизнь в нем замрет. Поэтому в старину такая программа называлась savoir vivre (умение жить), и король беспрекословно и добросовестно подчинялся всем требованиям кодекса вежливости: в силу традиции, благодаря воспитанию он, по крайней мере с людьми высшего круга, обращался как с равными, и придворные постоянно бывали его гостями, не переставая оставаться его подчиненными».

Как вел себя Людовик XIV ^[170]? Он был вежлив со всеми, приветлив и благосклонен с мужчинами, любезен и предупредителен с женщинами. Король избегал резкости, колкости, сарказма и иронии. Он поощрял разговор и даже болтовню. Он обожал пошутить или рассказать что-нибудь интересное.

А какова салонная программа «величайшего из солдат»? Он ввел сложный этикет и поддерживал строгую дисциплину. «Церемониал, — рассказывает Клер де Ремюза, — совершался так строго размеренно, словно он происходил под барабанный бой, казалось, все шло ускоренным темпом. И эта спешка, этот страх, который он внушал, в соединении с тем, что добрая половина придворных не имела привычки к соблюдению форм светского поведения, придавали двору вид скорее унылый, нежели достойный. На всех лицах лежал отпечаток беспокойства, проявлявшегося среди развлечений и великолепия, которыми двор из хвастовства постоянно себя окружал». «Те немногие люди, которых он выделял из числа остальных, как Савари, Дюрок, Маре, или молчали, или передавали его приказания… Мы же, покорно исполнявшие то, что нам приказывали, являлись в их глазах, да, пожалуй, и в собственных, простыми машинами, мало чем отличающимися от нарядных золоченых кресел, которыми были украшены дворец Тюильри и замок в Сен-Клу».