Повседневная жизнь Испании золотого века - Марселен Дефурно Страница 29

Каковы бы ни были юридические связи между крестьянином и землей, которую он обрабатывал, именно крестьянство испытывало на себе всю тяжесть политической и социальной системы. Более половины всех испанских земель составляли «tierras de señorio» (сеньориальные владения), которые противопоставлялись «tierras de realengo», на которых действовала прямая юрисдикция короля. Кастильская поговорка: «На земле сеньора даже птица не вьет гнездо» — свидетельствует о том, что жизнь крестьянина на господской земле была более тяжелой. В действительности же границы власти сеньора и строгость, с которой соблюдались все его распоряжения, сильно разнились по регионам.

Нигде сеньориальные права не были столь широкими и обременительными для зависимых людей, как в Арагоне, где еще в XVII веке юристы признавали положение о том, что для господской власти «нет никаких препятствий, и она неограниченна в том, что касается жизни вассала (то есть зависимого человека), если только господин не оскверняет его труп и не препятствует его похоронам». Вероятно, на деле была большой редкостью реализация права жизни и смерти, но церемония получения владения от сеньора Лейвы, в том виде, как она описана в документе середины века, весьма символично показывает, что существовал принцип абсолютной власти над людьми и имуществом: «В знак истинного обладания он прогуливался по площади и улицам, вырывая травку, открывая и закрывая амбары, а также заходил на пастбища и прогуливался там, вырывая траву и маленькие кустарники, демонстрируя своими действиями свою полную — телесную, реальную власть. А в знак обладания судебной властью он распорядился установить на главной площади упомянутого места деревянную виселицу и, когда она была установлена, велел повесить на ней латную рукавицу». Затем ему приносили оммаж (присягу) представители concejo — выборного совета сельской общины: «Сеньор садился на скамейку, и все, от алькальда до самого низшего советника, подходили, чтобы принести ему присягу на верность, встав на колени перед упомянутым знатным сеньором, и клялись, вложив свои руки в его ладони, платить ему подати и обычные налоги, дабы и впредь пользоваться правами и обычаями, коими пользовались до сих пор».

Даже когда сеньор не обладал подлинно суверенными правами на земли, крестьянин все равно должен был нести все хозяйственные повинности, связанные с домениальной и сеньориальной зависимостью, а также платить оброк, и зачастую довольно большой: в самом общем случае он представлял собой (как десятина, которую крестьяне платили церкви) долю продукции, пропорциональную количеству земли, которую обрабатывал крестьянин; иногда этот оброк заменялся уплатой ежегодной денежной ренты и натуральным оброком — поставкой определенного количества зерна, дров, вина и масла, скота и домашней птицы, порядок выплаты которого детально определялся древними местными обычаями. В Галисии, где условия жизни крестьян определялись сеньориальной зависимостью от монастырей (abadengos) и были очень суровыми, существовало также право «мертвой руки» (luctuosa), которое позволяло аббату в случае смерти одного из держателей забрать себе самое лучшее животное из его стада, а если скота у крестьянина не было, то сундук, стол или любой другой предмет мебели на четырех ногах…

К повинностям, которые должен был нести крестьянин в пользу своего сеньора, добавлялись королевские налоги, бремя которых усилилось, особенно в Кастильском королевстве, за период с середины XVI века и до конца правления Филиппа IV. Постоянно множилось число так называемых «служб», то есть чрезвычайных налогов, и хотя эти налоги, в частности millions (налоги с продаж, которые добавлялись к alcabala), затрагивали в принципе все слои общества, кроме духовенства, особенно тяжелым бременем они ложились на крестьян, поскольку, как утверждал современник, «прелаты, гранды и дворяне, забирающие себе практически все зерно, которое сеют и выращивают земледельцы, не платят ничего; прелаты в силу своего подчинения непосредственно Святому престолу, другие сеньоры потому, что среди них нет ни одного, кто не изыскал бы способа освободиться от уплаты, так что все тяготы налогового бремени ложатся на плечи работников, которые не могут его избежать и обязаны платить с каждого зернышка, которое продают».

Могли ли эти несчастные не заплатить налог королю? Сборщики налогов безжалостно выколачивали из них причитающееся:

«Они приходят в деревни, сообщают местным властям о своей миссии, и те умоляют их иметь хоть малость сострадания к людям, находящимся в великой нужде… Они отвечают, что не в их власти распределять льготы и милости, что у них есть строгий приказ собрать полностью сумму денег, которую положено собрать с деревни; к тому же, говорят они, им необходимо собрать деньги себе на жалованье. И вот они уже входят в дома бедных крестьян и, прибегнув к убедительным „доводам“, отбирают у них те небольшие деньги, которые имеются; у тех же, у кого нет денег, они забирают мебель, а если не находят и ее, то забирают их убогие вещи, а все оставшееся время тратят на то, чтобы продать собранное. Потом они подсчитывают собранное деньгами и барыш от продажи, и часто оказывается, что им даже не хватает на жалованье; впрочем, едва ли королю когда-то доставалось хоть несколько мараведи… Такого рода грабежи, непрерывно продолжаясь, вынуждают жителей большинства деревень убегать из собственных домов, оставляя свои земли на произвол судьбы, а сборщики налогов не имеют никакой жалости к этим несчастным, как будто находятся во вражеской стране. Покинутые дома они продают, если находится покупатель; если же продать они не могут, то снимают крышу и продают черепицу и бревна, чтобы выручить хоть сколько-нибудь денег. При этом уцелеть может в лучшем случае треть домов, и великое множество людей обрекается на голодную смерть».

Скорее всего, столь резкая критика была продиктована глубоким возмущением автора, и его слова не надо понимать буквально. Но очевидно, что непосильное бремя налогов вело к сокращению численности населения в некоторых областях, и богатые земли Гранады, плодородие которых всегда восхищало путешественников, не избежали участи, общей для всех провинций, подчинявшихся власти Кастильского королевства, как указал на заседании кортесов в 1621 году один городской депутат: «Множество деревень опустели и исчезли с лица земли; церкви разрушены, дома развалились, наследие утрачено, земли заброшены, жители деревень бродят с женами и детьми по дорогам в поисках спасения, питаясь травой и корнями, чтобы выжить. Некоторые уходят в другие провинции или королевства, где не платят millions».

Там, где существовала крестьянская собственность, она часто облагалась земельной рентой (censos) в пользу горожан, проживавших в соседних городах. Договор аренды составлялся таким образом, что крестьянин получал некоторую сумму денег в обмен на ежегодную выплату ренты с земли, стоимость которой была равна вложенному капиталу и которая служила залоговой гарантией. Такой договор мог помочь крестьянину использовать капитал, в котором он нуждался для улучшения технического обеспечения обработки земли, одновременно позволяя горожанам обогатиться за счет получения процентов и надежного вложения капитала. Если вследствие неурожая или по какой-либо другой причине крестьянин не мог заплатить предусмотренный годовой взнос, заимодавец имел право отобрать землю. Напрасно теологи выступали против такого порядка. «Поскольку человек видит, — говорил один из них, — что, дав в долг две тысячи дукатов, он получает каждый год две сотни и через шесть-семь лет две тысячи окупают ему все с лихвой, он находит в этом способ выгодной наживы». Поэтому размер арендной платы (al quitar) резко вырос в конце XVI и XVII веке, и даже если это не всегда вело к обезземеливанию крестьян, в любом случае способствовало значительному увеличению угнетавшего их бремени.