Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой Мировой войне - Максим Оськин Страница 29

Переход к маневренным действиям в кампании 1916 года вновь снизил контроль высших штабов за состоянием дел с конским составом войск. Потери не могли учитываться надлежащим образом в смысле контроля, а потому полковые командиры утаивали действительное число лошадей в полках, справедливо опасаясь, что всех лишних лошадей немедленно отберут. Именно теперь военные власти принялись за новые массовые реквизиции лошадей, что привело к вмешательству в дела сельского хозяйства — поставщика продовольствия в армию. Пришлось договариваться с министром земледелия. Так, циркуляр мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба военным округам от 8 июня 1916 года указывал: «Министерство земледелия возбудило ходатайство о том, чтобы в уездах, занимающих значительную территорию, сдаточные пункты для приема лошадей, поставляемых в войска, по военно-конской повинности по реквизиции, назначались не только в уездных городах, но и вне таковых, дабы сократить до минимума время, потребное для передвижения лошадей со сгонных пунктов на сдаточные. Такое сокращение времени на сгон лошадей признается необходимым в интересах сельского хозяйства, чтобы население и его лошади отвлекались от полевых работ по возможности не более как на два-три дня». В свою очередь, ГУГШ рекомендовало образовывать «два сдаточных пункта, и лишь в крайнем случае — три» ^[128].

В итоге теперь количество лошадей в пехотных частях резко увеличилось, вдвое превосходя положенные штаты. Образование нового Румынского фронта осенью 1916 года еще более усугубило положение дел, так как связь России с Румынией в железнодорожном отношении была столь слабой, что кавалерийские дивизии Румынского фронта зимой 1917 года пришлось выводить в глубокий тыл в Молдавию, дабы избежать массового падежа лошадей. Участник войны пишет: «После Луцкого прорыва осенью 1916 года положение было таково: полки имели от 75 до 100% сверхкомплекта лошадей, а показывали некомплект около 50%, чем ставили высшие штабы и Брусилова перед тяжелой проблемой — способны ли мы еще вести подвижную войну при таком катастрофическом положении с лошадьми. Я также не смог стать в этом вопросе на государственную точку зрения, так как тайный сверхкомплект лошадей был нужен мне для многих целей — в том числе для запряжки восьми нештатных австрийских пулеметов, чтобы довести количество пулеметов в полку до жизненно необходимого максимума — 32» ^[129].

Неразберихе в отношении количества лошадей на фронтах способствовала и передача ряда прифронтовых губерний в подчинение фронтов. То есть население и администрация этих областей должны были подчиняться требованиям и распоряжениям военных властей. В числе прочих мер военные широко применяли реквизиции как продовольствия и фуража, так и тягловой силы. Крестьяне прифронтовых районов были обязаны определенное время (как правило, произвольно устанавливаемое военными властями) нести гужевую повинность для нужд Действующей армии. Произвол был столь велик, что в прифронтовых районах крестьяне продавали лошадей, дабы не нести эту самую тяжелейшую гужевую повинность. Итог — лишение крестьянских хозяйств тягловой силы, что вело к падению сельскохозяйственного производства. А ведь именно хлеб подчиненных военным властям областей служил первым подспорьем для снабжения войск в случае транспортных неурядиц. Это так называемые «местные средства», которые должны были выручать фронт при перебоях в снабжении.

Гражданские власти пытались противостоять военному произволу, хотя, понятное дело, как правило, безуспешно. Никаких административных санкций гражданские не имели, а потому единственным приемлемым способом воздействия на военных была система договоренностей. Часто — при посредничестве министерства земледелия, чей глава являлся председателем Особого Совещания по снабжению армии продовольствием и фуражом, а потому военные были вынуждены с ним считаться. Правда, и тогда гражданские власти могли разве что бессильно констатировать сложившуюся ситуацию, но не изменить ее. Например, совещание по вопросу об установлении твердых цен на хлебопродукты урожая 1916 года в Волынской губернии 27 — 29 июля указало, что «наряду с принудительным привлечением на военные работы людей в течение двух лет десятки тысяч подвод привлекаются по нарядам властей в состав обозов, обслуживающих воинские части, что подняло цены на рабочий труд лошадей до крайних размеров» ^[130].

Военные власти признавали тяжесть гужевой повинности, оправдывая ее необходимостью военного времени. Как всегда в России, организация входила в противоречие с объективными условиями — ведь количество лошадей в войсках было достаточно для того, чтобы не отвлекать крестьян от собственного хозяйства. Однако проконтролировать число лошадей в войсках высшие штабы не могли, а потому, ничтоже сумняшеся, накладывали обязательства на крестьян. Из обывательских лошадей составлялись целые конные транспорты, которые выполняли распоряжения военных начальников. И тяжесть повинностей признавалась чаще всего в кризисные периоды, когда в наибольшей мере проявлялась неизбежная зависимость фронта от тыла. Так, приказом по Особой армии от 5 февраля 1917 года за №144 указывалось, что «на транспорты возлагаются непомерно тяжелые работы, чрезвычайно быстро изнашивающие материальную часть и конский состав». Для пресечения данного явления прежде всего необходимо:

— предоставлять через три-четыре дня работы дневку или давать ежедневный отдых четверти конского состава;

— вес полезного груза для двуколки должен составлять не более тридцати пудов;

— суточный переход транспорта, не вызванный обстоятельствами боя, не должен превышать двадцати пяти верст.

Состояние ситуации с конским составом в Вооруженных Силах рано или поздно должно было сказаться на конских ресурсах тыла, раз уж войну не удалось завершить в короткие сроки. Правда, напряжение в смысле несения военно-конской повинности крестьянское хозяйство стало испытывать лишь с половины 1916 года. Расширение боевых действий, увеличение войсковых штатов, массовое поступление технических средств ведения боя требовали новых наборов тягловой силы в армию. Многочисленные злоупотребления интендантских служб и обозных чиновников, постоянный падеж лошадей в дальнем армейском тылу, донельзя гипертрофированное разбухание обозов приводили к тому, что в отделениях ремонта фронтов состояло до шестидесяти процентов общей штатной численности лошадей. Зачастую войска, особенно в районах, бедных железнодорожной сетью, скрывали реальную численность конского состава от соответствующих учетных органов. Для них гужевой транспорт оставался последней возможностью обеспечить людей продовольствием.

Даже тяжелой зимой 1917 года, когда людям и лошадям на фронте не хватало питания, на фронт продолжали идти эшелоны с пополнениями, занимая необходимые для подвоза продфуража вагоны и паровозы. Готовясь к весенним сражениям, высшие штабы как будто забыли, что сначала следует сохранить силы уже имевшихся в строю людей и лошадей, а уж потом подвозить резервы. Соотношение количества людей и лошадей в пехотных частях оставалось прежним: один к трем. Например, в феврале 1917 года в войсковых частях 12-го армейского корпуса состояло на продовольственном довольствии 64 717 человек и 19 288 лошадей, плюс 7789 человек и 1496 лошадей в организациях, обслуживавших корпус ^[131].