Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе Страница 29

Наша военная удача все же сопутствовала нам. В течение целых двух последовавших за первоначальным прорывом дней наше дальнейшее движение сопровождалось легким, но непрерывным дождем, а наши головные отряды вступали лишь в легкие эпизодические перестрелки со стремительно отступавшим врагом. Роты, действовавшие как наша фланговая оборона, захватывали множество пленных из числа разбитых остатков спасавшихся бегством русских. Многие из них не имели при себе никакого оружия и сами искали удобного случая сдаться. Никаких оборонительных укреплений русских нам больше не попадалось, а сами они лишь изредка предпринимали довольно беспорядочные попытки воспрепятствовать нашему наступлению.

К полудню второго дня появилось солнце, и, как только оно высушило нашу промокшую одежду и согрело наши тела, мы и вспоминать забыли о двух предыдущих промозглых ночах. Мы вернулись к уже хорошо освоенному нами занятию — рутинному движению походным порядком на восток. Прорыв сталинской линии обороны был для нас уже событием из прошлого, и нам снова становилось трудно даже представить себе, что на нашем пути когда-то и встречалось что-то, что могло бы оказаться помехой в нашем непреклонном продвижении на восток. Мы все шли и шли, без отдыха и без остановок.

— Я уже поговорил с Больски по поводу того, чтобы он поумерил свое недовольство Штольцем и забрал поданную им на него жалобу, — услышал я обращенный к себе голос Кагенека.

Конфликт между Больски и Штольцем начался еще в Гомелях, когда первый самовольно взял группу людей из роты второго для того, чтобы провести решительную лобовую атаку на упорно сопротивлявшийся третий блиндаж русских.

Штольц тем временем как раз обходил блиндаж кругом с намерением ударить по нему с тыла. Больски же настойчиво убеждал всех в том, что блиндаж причинял слишком большой урон нашим частям, переправлявшимся через временный мост, и поэтому его необходимо было немедленно заставить замолчать. Он первым и ворвался внутрь — Штольц об этом даже еще пока не знал. Больски храбро штурмовал блиндаж, собственноручно доставив к нему взрывчатку повышенной мощности, для того чтобы взорвать бронированную дверь. Да, ему действительно удалось уничтожить это сильное оборонительное укрепление, но ценой жизни двух людей Штольца. Штольц был в ярости и не старался скрывать этого ни от самого Больски, ни от всех остальных. По мнению Штольца, которое он также не замалчивал, проводить лобовую атаку было безумием; Больски не имел никакого права соваться в его роту, брать его людей и подставлять их под верный смертельный удар. По выражению все того же Штольца, Больски не имел ни малейшего представления ни о единоначалии, ни о воинской дисциплине, и лучше всего бы ему вообще было оставаться в своей Польше.

— Полагаю, что единственная реальная причина этого инцидента — сам Больски, — заметил я Кагенеку.

Кагенек рассмеялся.

— Именно! Как раз это и мучает его больше всего. А когда он в своей обычной штабной манере возразил Штольцу, что его фамилия «Больски», а не «Польски», Штольц вообще все испортил, заявив при всех: «По мне — так величай себя хоть „Дойчски“, если это тешит твое самолюбие, но держи свои шаловливые польские ручонки подальше от моей роты!» Во всяком случае, по моему совету Больски все же забрал свою жалобу на Штольца.

— Сдается мне после всего этого, что этот Больски просто дурак.

— Как бы то ни было, но я вообще-то уже послал на него представление к награждению Железным Крестом 2-го класса…

* * *

В тот раз мы остановились для привала уже ранним вечером, и я отправился совершать врачебный обход всех рот, оставив 12-ю роту Кагенека напоследок, чтобы иметь возможность как следует пообщаться с ним. Но оказалось, что Кагенек уже отправился навестить своего друга фон Калкройта — адъютанта командира полка. Стоит кстати заметить, что эти неофициальные визиты вежливости Кагенека весьма способствовали поддержанию прекрасных взаимоотношений и толкового взаимодействия с командованием полка.

Обер-фельдфебель Беккер сообщил мне, что Кагенека, наверное, не будет большую часть вечера. Он был очень наблюдательный и осведомленный человек, этот Беккер, и являлся кандидатом на получение офицерского звания — присвоение ему «лейтенанта» было уже буквально не за горами. Родом он был из Зауерлянда — восхитительного края живописных холмов, поросших густыми лесами, и очень многим напоминал мне моего дорогого друга Фрица. Он точно так же свято верил в Гитлера и счастливое будущее Германии, очень похожим образом рассуждал обо всем этом, но и точно так же, как Фриц, не испытывал склонности навязывать своего мнения другим. Беккер был намного мельче Фрица, а в батальоне ему даже дали прозвище «маленький Беккер» — чтобы отличать его от нашего высокого и импозантного командира полка.

Тут ко мне подошел лейтенант Якоби.

— Привет, доктор! Боюсь, мне сегодня придется побыть за хозяина вместо Кагенека. Но зато этим вечером я имею предложить тебе нечто совершенно особенное, а именно — немного трудной воды.

— Это что еще за дьявольщина такая? — переспросил я.

— Настоящая русская водка! По крайней мере семьдесят-восемьдесят процентов чистого спирта.

— Это ерунда, Якоби. У меня в моем хозяйстве имеется стопроцентно чистый спирт — я каждый вечер перед сном по бутылочке выпиваю!

— Ах да, конечно. Но он не обладает столь дивным букетом, как моя «трудная вода».

Он извлек из внутреннего кармана бутылку и поставил на ящик, служивший нам столом, два маленьких стаканчика. Поскольку стаканчики были совсем уж крохотными, буквально по не слишком большому глоточку, Якоби наполнил их до краев. «Маленький Беккер» скромно удалился.

— Ну, за освобождение России и за Рождество в Кремле!

— Прозит! — ответил я.

Мы опрокинули стаканчики и поспешили проглотить выпитое. «Трудная вода» устремилась к нам в нутро подобно огню. Несколько долгих секунд мы не могли ни вдохнуть, ни выдохнуть. Затем Якоби закашлялся.

— Почему ты кашляешь? — ехидно спросил я его.