Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина Страница 29

На другой день, 6-го декабря, я первый раз, уже вполне большой, присутствовала на высочайшем выходе в малой церкви, на поздравлении и завтраке. Но и тут со мной произошел скандал; среди обедни мне сделалось дурно, и меня принуждены были вывести из церкви; впрочем, я скоро оправилась, и остальное все прошло благополучно.

В 1850 году меня стали вывозить в большой свет. Помню первый мой бал у графини Протасовой, второй у Виельгорских, потом… потом пошло по всему обществу… но я первый год не веселилась, меня выезды утомляли, и, как всякой девушке 17-ти лет, мне хотелось поступить в монастырь и тому подобные глупости. Но на следующую зиму монастырь был позабыт, я веселилась от души, танцевала до упаду, начиная и кончая все балы.

Ее величество сама назначила день моего первого дежурства при ее особе. Это утро императрица проводила в Монплезире. Мне велено было явиться туда к первому завтраку.

Когда проживали летом в Петергофе, то их величества часто, совершая утреннюю прогулку, пили кофе в различных дворцах и павильонах.

Около 12-ти часов, для второго завтрака, я поехала с ее величеством в Александрию, и так как это была моя первая действительная служба при ней, она меня взяла в свою спальню, поставила на колени перед киотом с образами и благословила образом мученицы царицы Александры. Этот образ до сих пор постоянно находится при мне…

В ноябре месяце, а именно 22-го числа, в день именин моей покойной матери, я переселилась из родительского дома в Зимний дворец, чтобы быть на своем посту к приезду их величеств из Москвы. Квартира моя была наверху, во Фрейлинском коридоре. Отец устроил сам мне ее очень мило и уютно; встретил меня с хлебом и солью, приказав привезти чудотворную икону Божией Матери Всех Скорбящих, хотя он был лютеранин, и, отслужив молебен Пресвятой Богородице, водворил меня на новом поприще. Вся моя семья и моя старая няня сопровождали меня тоже на новое жительство».

* * *

Тот же Фрейлинский коридор, расположенный на третьем этаже Зимнего дворца, в его южной половине, вспоминает и Александра Россет. В коридор выходили 64 комнаты, обращенные окнами на Дворцовую площадь и внутренний двор. Разумеется, обстановка в комнатах бедных девушек-провинциалок, взятых ко двору из Екатерининского института, была гораздо скромнее, чем обстановка в квартире дочери обер-шталмейстера двора.

«Нам сшили черные шерстяные платья, и начальница повезла нас в Зимний дворец, где нас представили как будущих фрейлин, императрице Александре Федоровне, а оттуда в Аничковский, где нас представили Марии Федоровне, — пишет Россет. — После нескольких слов гофмаршал от двора, граф Моден, велел нас отвести в наши комнаты: всего три маленькие конурки. В спальне была перегородка, за которой спала моя неразлучная подруга Александра Александровна Эйлер. Она тотчас нашла фортепиано, и мы с ней играли в четыре руки. У нас был слуга, мужик Илья, он приносил нам обед. У Эйлер была девушка-чухонка, а у меня русская. Эти две постоянно ссорились… В наш Фрейлинский коридор ходили всякие люди просить помощи и подавать прошения, вероятно, полагая, что мы богаты и могущественны. Но ни того, ни другого в сущности не было».

Анна Тютчева, ставшая обитательницей Фрейлинского коридора чуть позже, чем Александра Россет, и одновременно с Марией Фредерикс, находит здесь ту же обстановку: «Мы занимали на этой большой высоте очень скромное помещение: большая комната, разделенная на две части деревянной перегородкой, окрашенной в серый цвет, служила нам спальней и гостиной, в другой комнате поменьше, рядом с первой, помещались, с одной стороны — наши горничные, а с другой — наш мужик, неизменный Меркурий всех фрейлин и довольно комическая принадлежность этих девических хозяйств, похожих на хозяйства старых холостяков… Я нашла в своей комнате диван стиля ампир, покрытый старым желтым штофом, и несколько мягких кресел, обитых ярко-зеленым ситцем, что составляло далеко не гармоничное целое.

На окне ни намека на занавески. Я останавливаюсь на этих деталях, малоинтересных самих по себе, потому что они свидетельствуют, при сравнении с тем, что мы теперь видим при дворе, об огромном возрастании роскоши за промежуток времени в четверть века. Дворцовая прислуга теперь живет более просторно и лучше обставлена, чем в наше время жили статс-дамы, а между тем наш образ жизни казался роскошным тем, кто помнил нравы эпохи Александра I и Марии Федоровны…»

Особо приближенные фрейлины жили на втором этаже, поблизости от императорских комнат.

При Александре III фрейлин стало гораздо меньше, и при последнем императоре они уже могли расположиться с удобствами. Анна Вырубова, бывшая фрейлиной Александры Федоровны, рассказывает, что в ее распоряжении уже была квартира: «Каждая фрейлина имела свою квартиру во дворце: гостиную, спальню, ванную и комнату для горничной. Был еще лакей, который прислуживал за столом, коляска, пара лошадей и кучер».

Приятный бонус — возможность получать блюда из дворцовой кухни. И не только для себя, но и для гостей, если они посещали фрейлину во дворце. Анна Вырубова вспоминает: «Ни повар, ни кухня не были нужны, так как еду приносили с царской кухни. В свободное время фрейлина могла принимать гостей, все угощение предоставлялось двором. Ежедневная пища была превосходна. Утром приходил лакей с бланком заказа; туда вписывались вина — обычно три сорта, — фрукты и сладости. Я никогда не выпивала больше бокала вина за столом, но каждый раз открывалась новая бутылка».

В общем, несмотря на стесненные условия, дочерям бедных, но родовитых дворян жилось во Фрейлинском коридоре несравненно лучше, чем дома. Анна Тютчева рассказывает: «В то время Фрейлинский коридор был очень населен. При императрице Александре Федоровне состояло 12 фрейлин, что значительно превышало штатное число их. Некоторых из них выбрала сама императрица, других по своей доброте она позволила навязать себе. Фрейлинский коридор походил на благотворительное учреждение для нуждающихся бедных и благородных девиц, родители которых переложили свое попечение о дочерях на Императорский двор».

^{Имп. Александра Федоровна и А. Вырубова}

* * *

Фрейлины дежурили по трое, деля между собой время так, чтобы одна из них всегда была к услугам патронессы. Они сопровождали ее на прогулках, торжественных выходах, писали письма, читали, музицировали, занимались рукодельем, садились за карточный стол. Обязанности несложные, но невозможность самой управлять своим временем постепенно начинала угнетать.

Анна Тютчева писала: «Мое нормальное состояние — спешить. Я спешу, даже когда занимаюсь у себя дома; я пишу, читаю, работаю, все делаю второпях.

На днях у цесаревны был большой бал, очень блестящий, очень роскошный. Странное чувство я испытываю на балах и вообще в свете. Когда я нахожусь среди этой блестящей толпы, нарядной и оживленной, среди улыбок и банальных фраз, среди кружев и цветов, скрывающих под собой неизвестных и мало понятных мне людей, ибо даже близкие знакомые принимают на балу такой неестественный вид, что их трудно узнать, — мною овладевает какая-то тоска, чувство пустоты и одиночества, и никогда я так живо не ощущаю ничтожество и несовершенство жизни, как в такие минуты».