Дальняя бомбардировочная... Воспоминания Главного маршала авиации. 1941-1945 - Александр Голованов Страница 29

Не торопясь, Сталин положил трубку. Он даже не спросил, какие товарищи, кто именно ставит эти вопросы. Сталин продолжил прерванный разговор.

Эпизод весьма краткий, и вряд ли он требует дальнейших пояснений.

Между прочим, за все время войны мне не доводилось видеть Хрущева в Ставке, тогда как В. М. Молотова, А. И. Микояна, А. А. Жданова, А. С. Щербакова ^[50], Н. А. Булганина и других я видел весьма часто, а некоторых из них постоянно. Меньше чем через год в битве под Сталинградом, Хрущев покажет полную свою несостоятельность…

Как я уже говорил, в нашей дивизии насчитывалось в то время более 400 различных боевых самолетов. Был смысл подумать, как лучше их использовать, чтобы, с одной стороны, помогать наземным войскам, а с другой — продолжать налеты на глубокие тылы противника, что имело огромное моральное и политическое значение. Не только войска, но весь советский народ должен был знать, что бомбежка фашистского логова не прекращается. Как много в то время мы получали писем из разных уголков Родины после сообщений по радио о боевой работе дальних бомбардировщиков!

В середине октября, числа 15—17-го, мне пришлось выехать из штаба в Монино в Ставку. Я почти не мог продвигаться по шоссе к Москве: навстречу шли сплошные, нескончаемые колонны различных машин, не признававшие никаких правил движения. Пришлось взять с собой несколько машин вооруженных солдат, чтобы, с одной стороны, пробиться в Москву, а с другой — навести хоть какой-то порядок. Из встречных машин кричали: «Немец в Москве!» Подъехав к столице, мы увидели группы рабочих, которые останавливали легковые машины, выезжавшие из Москвы, и переворачивали их в кюветы. Честно говоря, я с радостью смотрел на то, что делают рабочие, и даже подбадривал их. В легковых машинах сидело разного рода «начальство», панически бежавшее из столицы… Оставив солдат навести порядок и назначив старшего, я поехал дальше. В Ставке доложил, что делается на дороге из Москвы, и о мерах, которые пришлось принять.

Кем-то поднятая паника охватила ненадолго и некоторых из наших летчиков. В Москве на Центральном аэродроме стоял самолет ЕР-2 с новыми дизелями, и я накануне дал указание бывшему полярному летчику Алексееву перегнать этот самолет в Монино. Вернувшись в свой штаб, я считал, что самолет уже там, и только собрался спросить о нем у дежурного, как открылась наружная дверь и быстро вошел Алексеев. «Вот легок на помине», — подумал я.

— Ну как, перегнали?

— Что вы! В Москве немцы, я еле оттуда выбрался и явился предупредить вас!

Он произнес это с такой убежденностью и с таким видом, что, если бы я сам только что не вернулся из Москвы, я мог бы ему поверить.

— Товарищ Алексеев, потрудитесь выполнить данное вам распоряжение, — сказал я. — Можете идти.

— Вы шутите! — ответил Алексеев и вышел.

Было очевидно, что Алексеев не способен сейчас выполнить поставленную перед ним задачу. А ведь он летал в глубокие тылы врага и был совсем не на плохом счету. Вот ведь как бывает!

Поднимаясь по лестнице в свой кабинет, я увидел входившего в помещение штаба летчика Ивана Андреева, с которым вместе летал прежде и хорошо знал его спокойный характер и веселый нрав.

Приказал позвать Андреева, которому объяснил, в чем дело, выделил ему людей, транспорт, и он уехал. В тот же день Андреев перегнал самолет и как ни в чем не бывало явился ко мне, доложил, что задание выполнил, и спросил, нет ли еще «чего-нибудь». Забегая немного вперед, скажу, что Андреев был в составе одного из трех экипажей, вызвавшихся среди бела дня на бреющем пролететь в Красный Бор под Смоленском и уничтожить располагавшийся там крупный немецкий штаб. Точное местоположение его сообщили партизаны, и они же подтвердили, что он уничтожен. Через два дня все три экипажа, в том числе и Андреев, решением Ставки были награждены орденами Красного Знамени, а Иван Федорович в скором времени станет Героем Советского Союза.

Что касается Алексеева, то он тоже, как и остальные, продолжал выполнять боевую работу, но в тот злополучный день уехал на машине в свою часть, которая базировалась на полевом аэродроме в Коврове — восточнее Москвы. В 1944 году, просматривая списки представленных к награждению медалью «За оборону Москвы», я увидел там фамилию Алексеева и подписал, улыбаясь. Но случались в то время и не такие курьезы, если только эпизод с Алексеевым можно назвать курьезом.

Явился ко мне полковник М. И. Шевелев и доложил: группа людей из ГВФ заявляет, что они больны и летать не могут. Я приказал сейчас же вызвать их к себе и, когда они явились, с удивлением увидел среди них знакомые лица. Это были радисты и пилот Андреев (однофамилец упоминавшегося выше летчика), летавшие до войны на международных линиях. Отбирали туда летный состав, годный по всем статьям, особенно по здоровью.

— Чем вы больны? — обратился я к Андрееву.

— У меня грыжа.

— А вы? — обратился я к одному из радистов.

— По состоянию сердца я не могу летать на высотах.

Больше спрашивать я не стал. Передо мной стояли люди, придумавшие себе различные болезни, служба с которыми в авиации невозможна. С «групповыми болезнями» здоровых людей мне до тех пор встречаться не приходилось. А в том, что они здоровы, у меня не было никаких сомнений. Случилось что-то явно необычное…

По справке начальника штаба, эти люди служили в дивизии уже порядочное время. Не решив пока, что же мне предпринять, я только спросил их:

— В мирное время летать за границу ваши болезни не мешали, а с врагом воевать не дают?

Ответа не последовало.

«Предать их полевому суду в присутствии личного состава», — мелькнуло у меня в голове. И сейчас же рефлекторно пришел ответ: «Немедленно расстреляют!»

Как раз в те дни шло формирование экипажей новых танковых частей. Радисты там были нужны позарез. «Вот куда их нужно отправить», — подумал я.

— Обеспечьте сопровождение и отправьте их всех на формирование в танковые части, — дал я указание полковнику Шевелеву. — А вы собирайтесь. Не можете летать — идите служить в наземные войска и защищайте Родину там.

Разговор был окончен. Я занимался другими делами, но неотвязная мысль не покидала меня: здесь что-то не то. А что, я и сам не мог понять.

Примерно через час, а может быть и больше, я услышал нерешительный стук в дверь. Обычно ко мне входили без всякого стука. Я открыл дверь и удивился, увидев одного из радистов.

— Александр Евгеньевич… Разрешите?

— Ну, заходите, заходите. С чем пришли?

— Нехорошо у нас получилось, Александр Евгеньевич, наврали мы вам… Не знаю уж, с чего и начать.