Пастернак в жизни - Анна Сергеева-Клятис Страница 29

(Шершеневич В.Г. // Свободный журнал. СПб. 1914. № 11. С. 134. – Рец. на кн. Пастернак Б. Близнец в тучах)

* * *

Перед стихами начертываю прекраснейший узор моих братьев по славнейшему ремеслу мира – стихотворству – узор, который с благоговейной радостью будет созерцать иное звучащее вдали человечество. Вот эти имена: Виктор Хлебников, Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Борис Пастернак; этот ослепительный блеск вершинных снегов.

(Асеев Н.Н. Стихотворения и поэмы. С. 673)

* * *

… Все же у Б. Пастернака чувствуется наибольшая сила фантазии; его странные и порой нелепые образы не кажутся надуманными: поэт в самом деле чувствовал и видел так; футуристичность стихов Б. Пастернака – не подчинение теории, а своеобразный склад души. Вот почему стихи Б. Пастернака приходится не столько оспаривать, сколько принимать или отвергать. И поэту скорее веришь, когда он говорит: «Вокзал, несгораемый ящик – Разлук моих, встреч и разлук», или «Не подняться дню в усилиях светилен», или еще:

Когда за лиры лабиринт

Поэты взор вперят,

Налево глины слижет Инд,

А вправь уйдет Евфрат.

Непосредственность и живая фантазия, конечно, хорошие данные для поэта, но достаточно ли их одних…

(Брюсов В.Я. Год русской поэзии (апрель 1913 г. – апрель 1914 г.) // Русская мысль. 1914. № 6. С. 16–17)

* * *

Я этой рецензией недоволен, мне не нравится ее тон. Если в ней переставить фразы – все меняется. К чему, с первых же слов, такой обидный вывод, которым как бы отстраняется то несуществующее притязание на лавры, которое где-то померещилось ему? «Самобытнее всех их – Б. Пастернак; из этого, однако, не следует, что стихи его хороши или безусловно лучше его товарищей». Если у вас нет этой книги под руками – то не стоит входить в разбор ее подробностей. Скажу вам правду, – столбец этот даже расстроил меня, исключительно за вас, – вы прочтете этот отзыв, не останавливаясь на тексте его, и у вас останется впечатление порицания или осуждения посредственности, а между тем в нем много – или скажу прямо – все справедливо. Неловкость формы? – Как хорошо, что Брюсов не знает, что первая моя книжка – не только первый печатный шаг, но и первый шаг вообще. Остальные начинали детьми, так, как начинал я в музыке; остальные знают классиков, потому что именно из увлеченных читателей и почитателей стали они писателями. Меня же привело к этому то свойство мое, которое – как это ни странно – ни от кого не ускользает и которое Брюсов называет самобытностью, фантазией, воображением, своеобразным складом души и т. д.

(Б.Л. Пастернак – родителям. 12–13 июля 1914 г.)

* * *

А вот нечто, вводящее в тайны творчества поэта и объясняющее нам его рискованную эквилибристику на проволоке догмата:

Взглянув в окно, даю проспекту

Моей походкою играть…

Тогда не нареченный некто,

Могу ли что я потерять?

Какой же проспект играет походкою Б. Пастернака? Не «проспект» ли книгоиздательства «Лирика», составленный из символических теорем Андрея Белого? Во всяком случае, ясно одно: если сам он ничего не потеряет от такой игры (ибо ему и «терять нечего», по собственному признанию), то мы, читатели, теряем из-за него очень многое – время.

(Шагинян М.С. // Приазовский край. 1914. 28 июля. – Рец. на кн. Пастернак Б. Близнец в тучах)

* * *

– Я там нашла «Близнеца в тучах», еще не читала.

– Не читайте! Это очень плохие стихи. Не могу же я всю Ленинскую библиотеку сжечь!

– А вам бы хотелось? – улыбнулась я.

– Во всяком случае, если бы была возможность, я бы уничтожил почти все, что написал до сорокового года. А «Близнец в тучах» – желторотые стихи: выспренные и беспомощные. Только мое тогдашнее невежество в поэзии привело к тому, что они были напечатаны. Не надо их читать.

(Запись от 2 сентября 1958 г. // Масленикова З.А. Борис Пастернак: Встречи. М., 2001. С. 69)

* * *

Бобров незаслуженно тепло относился ко мне. Он неусыпно следил за моей футуристической чистотой и берег меня от вредных влияний. Под таковыми он разумел сочувствие старших. Едва он замечал признаки их внимания, как из страха, чтобы их ласка не ввергала меня в академизм, любыми способами торопился разрушить наметившуюся связь. Я не переставал со всеми ссориться по его милости.

(Пастернак Б.Л. Люди и положения)

* * *

В те времена обратить на себя внимание можно было только громким, скандальным выступлением. В этом соревновались. Не говоря о таких знаменитых критиках, как Корней Чуковский, об отзыве которого мы не могли и мечтать, даже захудалые рецензенты реагировали только на общественные потрясения, яркость и пестроту.

(Бобров С.П. [Воспоминания] // Пастернак Е.Б. Борис Пастернак: материалы для биографии. С. 204)

* * *

Победителем и оправданьем тиража был Маяковский.

Наше знакомство произошло в принужденной обстановке групповой предвзятости. Задолго перед тем Ю. Анисимов показал мне его стихи в «Садке судей», как поэт показывает поэта. Но это было в эпигонском кружке «Лирика», эпигоны своих симпатий не стыдились, и в эпигонском кружке Маяковский был открыт как явленье многообещающей близости, как громада.

Зато в новаторской группе «Центрифуга», в состав которой я вскоре попал, я узнал (это было в 1914 году, весной), что Шершеневич, Большаков и Маяковский – наши враги и с ними предстоит нешуточное объясненье. Перспектива ссоры с человеком, уже однажды поразившим меня и привлекавшим издали все более и более, нисколько меня не удивила. В этом и состояла вся оригинальность новаторства. Нарожденье «Центрифуги» сопровождалось всю зиму нескончаемыми скандалами. Всю зиму я только и знал, что играл в групповую дисциплину, только и делал, что жертвовал ей вкусом и совестью. Я приготовился снова предать что угодно, когда придется. Но на этот раз я переоценил свои силы.

Был жаркий день конца мая и мы уже сидели в кондитерской на Арбате, когда с улицы шумно и молодо вошли трое названных, сдали шляпы швейцару и, не умеряя звучности разговора, только что заглушавшегося трамваями и ломовиками, с непринужденным достоинством направились к нам. У них были красивые голоса. Позднейшая декламационная линия поэзии пошла отсюда. Они были одеты элегантно, мы – неряшливо. Позиция противника была во всех отношениях превосходной.

Пока Бобров препирался с Шершеневичем – а суть дела заключалась в том, что они нас однажды задели, мы ответили еще грубее и всему этому надо было положить конец, – я не отрываясь наблюдал Маяковского. Кажется, так близко я тогда его видел впервые.

(Пастернак Б.Л. Охранная грамота)

* * *

«О чем вы собираетесь говорить? – спросил Боря Маяка. – Если о поэзии, так на это я согласен, это достойная тема, и я думаю, что она для вас не чуждая». Маяковский взглянул на него насмешливо и недоверчиво: «Почему думаете?» Боря пожал плечами и процитировал Лермонтова. «Да?» – сказал Маяк, несколько удивленный. И стал слушать Борю. А затем они уже вдвоем не участвовали в нашей журнальной перебранке… Они заговорили о другом.