Есенин - Виталий Безруков Страница 29

— Огромное спасибо! Клевета опровергнута документально!

В порыве благодарности Хлысталов поцеловал руку, протянувшую ему это свидетельство.

— Ой, что вы? Зачем? — засмущалась сотрудница архива. — Руки у меня не стерильны, а мы все-таки в больнице!

— У вас и руки, и душа чисты… Спасибо еще раз от меня и от имени Есенина! Будьте здоровы!

Торжествующий Хлысталов буквально промчался по коридорам института, постучал в кабинет к главврачу и, услышав: «Да! Да!», вошел.

— Все! Спасибо вам за содействие. Все документы сохранились… Клевета… Резаных ран не было! — выпалил он, запыхавшись.

— Сядьте, любезный! Что вы задохнулись, будто за вами гонятся? Где эти документы? Вы их взяли?

— Что вы, как можно? — отрицательно помотал головой Хлысталов. — Это же архив!

— Подождите, Эдуард Александрович, я прикажу сделать копии.

— Премного обяжете, — обрадовался полковник.

Главврач снял трубку.

— Это архив? Галя! У вас сейчас был полковник из МУРа… Да! Сделайте копии документов, и ко мне! Да! Под мою ответственность. Жду… Сейчас принесут. Давайте пока выпьем за вашу находку.

— Признаюсь, меня не везде так принимают, — улыбнулся Хлысталов.

— Почему?

— Для многих и теперь имя Сергея Есенина «табу» или как красная тряпка для быка…

— Глупость какая! Русофобия, равно как и антисемитизм, омерзительны, я бы даже сказал — преступны! — поморщился главврач, доставая из сейфа бутылку коньяку. — Живем на пороге третьего тысячелетия…

В дверь главврача профессора Герштейна постучали.

— Да-да, войдите! — пригласил Герштейн. Двое чекистов, в которых Есенин сразу бы узнал следователя Самсонова и «подсадного» офицера Головина из тюрьмы ВЧК, решительно вошли в кабинет и предъявили свои удостоверения.

— Профессор Герштейн, мы агенты ГБ… — начал было Головин, но Самсонов перебил его:

— Мы агенты уголовного розыска, из милиции, явились к вам, чтобы арестовать Есенина.

— Да! Скрывающегося у вас гражданина Есенина, — добавил Головин.

— Это какое-то недоразумение… ошибка! — Профессор снял очки, достал платок и стал тщательно протирать стекла. — У нас в больнице Есенин не скрывается, а находится на лечении в хирургическом отделении с диагнозом… — он снова надел очки, вынул папку с документами и, найдя нужный листок, протянул его чекистам: — Вот, прочтите сами.

Самсонов взял листок, недоуменно повертел его и кинул на стол перед профессором.

— Вы что, издеваетесь?!

— Ой, простите! — спохватился Герштейн. — Я забыл, что там по-латыни написано!.. Сейчас! По-русски это звучит так: рваная рана левого предплечья. Представляете, что это такое?! Может начаться заражение крови… Ему надо лежать под нашим наблюдением месяца полтора-два. В противном случае я вам гарантирую хорошее заражение крови. И вообще, на каком основании вы здесь?!! — возмутился Герштейн.

— Не горячитесь, товарищ профессор, — оборвал его Самсонов. — Есть решение судьи Краснопресненского района Комиссарова арестовать Есенина.

— Здесь больница! — не сдавался Герштейн. — Здесь находятся тяжелобольные, и никакой Комиссаров мне не указ. Я буду сейчас же звонить Луначарскому… Нет! Я позвоню самому Льву Давидовичу Троцкому! — Он решительно снял телефонную трубку, но чекист Головин положил руку на рычаг:

— Не надо звонить! Никому не надо звонить, — осклабился он. — Мы вам верим. Только вы дадите нам подписку о сохранении доверенной вам государственно тайны… и…

— И обязательство заранее предупредить, когда Есенина будете выписывать, — добавил Самсонов ласковым тоном, от которого у Герштейна задрожали руки.

— Всенепременно! Подождите, я сейчас! — овладел собой профессор. Он достал чистый лист бумаги и начал было писать, но спохватился. — Тьфу, мой бог, вам ведь надо не по-латыни! — Взяв другой листок, он снова стал писать, бормоча что-то себе под нос.

— А что это у вас в коридоре больные собрались? Около палаты, внизу. Плачут. Умер кто? — спросил Самсонов, прохаживаясь по-хозяйски по кабинету.

— Умер? Кто умер? — не сразу сообразил Герштейн. — А! Да! Внизу, в хирургическом отделении… Да! Сегодня… Хороший человек был, потому и плачут… рваная рана предплечья, — пробормотал профессор, подавая подписку-обязательство о неразглашении. — Вот, прошу! Рад был познакомиться. До свидания!

Когда чекисты, козырнув, ушли, Герштейн рухнул в кресло, вытер вспотевший лоб, потом вышел из-за стола, подошел к стеклянному шкафчику, дрожащими руками налил в стакан из колбы, на которой был нарисован череп с костями и большими буквами написано «Яд!». Выпил, крякнул, занюхал нашатырем, еще налил и опять выпил и занюхал.

В палате Есенина опять собрался народ. Утомленным, еле слышным, надорванным голосом он читает свои стихи. Все замерли, внимая каждому слову. Есенин улыбнулся, чуть тряхнул головой. Выпрямился, опираясь на койку, и голос его окреп:

На лице часов в усы закрутились стрелки.

Наклонились надо мной сонные сиделки,

Наклонились и хрипят: «Эх ты, златоглавый,

Отравил ты сам себя горькою отравой.

И с беспощадной откровенностью и горечью завершил он не стихи, а словно откровенный рассказ о себе, в недоумении разведя руками:

Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли, —

Синие твои глаза в кабаках промокли».

Палата, коридор, да и вся больница, казалось, взорвались от бешеных аплодисментов.

— Спасибо! Спасибо вам! — слабо улыбался Есенин.

— Еще! Еще! Читай, Серега! Сергей Александрович, спойте «Письмо к матери», у нас и гитара есть! — наперебой сыпались просьбы со всех сторон.

Есенин опять улыбнулся, показав забинтованную руку.

— Все, хватит! Прекратите сейчас же! — в палату как буря ворвался профессор Герштейн, бесцеремонно расталкивая медперсонал. — Вы что, угробить мне хотите товарища Есенина? Больные, все по палатам! А вам не стыдно?! — закричал он на медсестер и врачей. — Вы должны оберегать покой нашего великого поэта, а вместо этого тут митинг устроили. Марш все отсюда!

Торопясь и толкаясь, все стали протискиваться вон из палаты.

— Сергей Александрович, вы дали честное слово: никаких выступлений, никаких сборищ! А сами концерт целый устроили! Людей до слез довели!

— Простите, профессор! Поэзия меня лечит! — пытался отшутиться Есенин.

— Бросьте ваши шутки, Сергей Александрович! У вас, возможно, заражение крови. Вам нужен покой! Ложитесь! Ложитесь, и никаких разговоров… Товарищ Бениславская, слава богу, вы здесь сегодня!..

— Я каждый день здесь, Иосиф Давыдович, — улыбнулась Галя, поправляя одеяло и подушку на кровати у Есенина.