Сто дней Наполеона - Эдит Саундерс Страница 28

Хотя в Париже было по-прежнему спокойно, боязнь войны и вторжения вызвала недовольство почти во всей Франции, и во многих районах начались мятежи и беспорядки. Тысячи трехцветных флагов были сброшены в течение апреля, многие со шпилей церквей, поскольку духовенство не испытывало любви к Наполеону. Заявления правительства сдирали со стен, и в Пуатье был разбит бюст императора. В Амьене было напечатано и распространено среди потенциальных солдат Национальной гвардии следующее заявление: «Кто привел Бонапарта? Армия. Тогда пусть армия и защищает его. Его враги — наши друзья. Нечего нас вооружать, чтобы мы защищали исчадие ада». Во время смотра Национальной гвардии в Сент-Омере один из ополченцев сбросил и растоптал флаг; командующий, опасаясь мятежа, не осмелился предпринять ничего, кроме задержания бунтаря на четыре часа в полицейском участке. Во многих местах проливалась кровь. Особенно опасно было в Марселе. Торговля там была прекращена, порт простаивал, и бедноте грозил голод. Наполеон питал отвращение к этому великому городу, где, помимо всего прочего, Национальная гвардия оставалась верной Людовику XVIII. Патрульные этой гвардии однажды вечером открыли огонь по нескольким армейским офицерам, которые выкрикивали: «Vive l'Empereur!» В другом месте забросали камнями кафе, когда там находились офицеры. Во многих городах на юге и на западе выказывалась жестокая враждебность даже по отношению к солдатам регулярной армии. Многие несчастные молодые люди, без охоты подчиняясь призыву на военную службу, были избиты или еще как-то пострадали в предвещение страшного исхода событий и их кульминации при Ватерлоо.

Париж на тот момент растерял весь свой энтузиазм, все воодушевление. Владельцы магазинов разорялись, если только они случайно не продавали оружие или седла, и глубокое разочарование было вызвано длительным отсутствием императрицы и ее сына. Простые люди, которым не на что было рассчитывать и приходилось брать, что дают, начинали понимать, что политики снова их надули, что им лгали и просили их поддержки, прикрывась пустыми обещаниями; но, поскольку всегда лучше смеяться, чем плакать, они развлекались едкими шутками и веселыми песенками, многие из которых были о том, как к одному человеку отказалась вернуться жена.

Продолжительное отсутствие Марии Луизы и короля Рима говорило французам лишь о том, что император находился в двусмысленном и незащищенном положении. Сам Наполеон, несмотря на неутешительные новости, привезенные из Вены де Монроном, не оставлял надежды на их возращение и продолжал попытки секретных переговоров. Коленкур нашел добровольного эмиссара в лице барона де Стассара, который ранее оказывал услуги Марии Луизе и ныне состоял при дворе ее отца. Барон, находясь в Париже и готовый вернуться в Вену, выехал 17 апреля с письмами к императору Францу и Меттерниху. В письме к Францу Наполеон вновь просил о возвращении своей жены, или, если не ее, то, по крайней мере, возвращения сына, которого, по его мнению, забирать у него было бы незаконно. Однако барон не смог доставить письма: по приезде в Линц его заставили отдать их, и они легли на стол Конгресса.

Через неделю или две за Стассаром последовал мсье де Сен-Леон, назначенный Фуше для передачи письма Меттерниху с просьбами, касающимися Наполеона. Предположительно, Фуше также задействовал его в собственной секретной комбинации в пользу герцога Орлеанского. Коленкур дал новому посланнику письма к Меттерниху и Талейрану, убеждая их целиком положиться на его сведения. То, что Сен-Леон должен при этом сказать, было указано в письме Наполеона к Коленкуру от 22 апреля: «Я уполномочиваю вас предоставить князю Беневентскому [Талейрану] уверения в том, что его владения будут сохранены, если он поведет себя как француз и окажет мне некоторые услуги. Мсье де Сен-Леон также может предложить мсье Меттерниху выплату от одного до десяти миллионов, если Австрия выйдет из коалиции и будет проводить политику, более соответствующую ее подлинным интересам и семейным связям, которые нас объединяют». Сен-Леон смог добраться до Вены и встретиться с Меттернихом и Талейраном, но из этого ничего не вышло. Оба дипломата не ответили на реверансы Наполеона, и Сен-Леон не привез обратно ничего, кроме дружественного письма Талейрана к Коленкуру.

Именно тогда, в конце апреля, Наполеон обнаружил, что Фуше находится в тайной переписке с Меттернихом, и их целью является поиск какого-нибудь средства для предотвращения войны путем отречения Наполеона и образования более приемлемой формы правления. Фуше взялся служить Наполеону в убеждении, что Европа вскоре его низложит; если случится невероятное и Наполеон победит, Фуше, будучи на службе, сможет извлечь выгоду из сложившихся обстоятельств; однако, если Наполеон будет повержен, он предстанет незаменимым другом грядущего правительства, чьей победе он будет способствовать. Поймав его с поличным, Наполеону очень хотелось отдать его под арест; однако он отказался от этого шага, опасаясь еще больше укрепить всеобщие подозрения насчет его успехов. Много лет спустя он выражал сожаление о том, что тогда не казнил Фуше ^[74].

Новости, полученные от Меневаля в последнюю неделю апреля, были еще более серьезными. Вскоре после отъезда графа де Монрона из Вены Меневаль пришел к заключению, что его долгом было сообщить истинным друзьям Наполеона в Париже всю правду о поведении Марии Луизы, хотя говорить об этом было больно. Положение Наполеона являлось шатким, и он почувствовал необходимость сообщить о том, что надежды на возвращение императрицы нет и, соответственно, нет надежды на поддержку Австрии. Он отважился отправить письмо графу де Лавалетту, Ministre des Postes (министр почты — фр.), и оно было передано императору.

Меневаль писал, сообщает Лавалетт в своих мемуарах, что рассчитывать на императрицу бессмысленно. Она не скрывала свою ненависть к императору и одобряла любые предпринимаемые против него шаги. Бессмысленно думать о возможности воссоединения, поскольку его осуществление будет связано со всеми возможными трудностями. Наконец, писал Меневаль, он более не в силах скрывать возмущение при виде того, что императрица полностью подчинена графу Нейппергу, не давая себе труда даже скрывать свою привязанность к этому человеку, который, без сомнения, овладел как ее умом, так и ею самой.

«Это печальное открытие причинило императору много страданий», — пишет Лавалетт. Это было концом его веры в собственный успех. С тех пор его оптимистичный настрой начал изменяться в сторону пессимизма, который окутывал его ум все чаще и чаще. Здоровье мало беспокоило его во время дерзкого побега с Эльбы в Париж, но теперь симптомы различных недомоганий, от которых он страдал, стали проявляться с тревожным постоянством. Но он все еще был опрометчиво уверен в возможности начать войну. Будучи в хорошем расположении духа, он разделял общее мнение, бытовавшее на континенте, что он непременно одержит победу в Бельгии.