Павел Первый - Анри Труайя Страница 28

На следующий день после своего восхождения на трон Павел I ознакомился с положением дел в России, ставшей для него теперь собственным домом. Он начал с того, что сослал в свои имения двух пособников убийства своего отца: князя Барятинского и генерала Пассека. Княгиня Дашкова, которая содействовала Екатерине в захвате власти, также была сослана в свое имение, чтобы там на досуге поразмышлять о своей роли в преступлении, совершенном в 1762 году. К другому участнику этого заговора, Алексею Орлову (брату одного из первых любовников Екатерины Григория) Павел послал Ростопчина с предписанием доставить его в часовню, где проводилась церемония приведения к присяге, с тем чтобы и он присягнул на верность новому царю. Эмиссар императора нашел старого и больного человека в постели, грубо разбудил его и заставил подписать акт покаяния и изъявления покорности. К Платону Зубову, которого Павел ненавидел при жизни Екатерины, царь отнесся, напротив, со всей благожелательностью. И поскольку после смерти своей императорской любовницы Зубов сник и, трепеща от страха, хотел было возвратить Павлу свой жезл флигель-адъютанта и отказаться от звания генерал-майора, император решил приободрить его тем, что попросил продолжить свою службу, более того, он подарил ему роскошно меблированный особняк на набережной Невы, переселив из апартаментов, которые тот занимал в Зимнем дворце. Павел даже оказал ему высочайшую почесть, посетив его новое жилище вместе с Марией Федоровной и обменявшись с ним словами любезности. Обольщенный подобной предупредительностью, Платон Зубов недоуменно спрашивал себя: за что же на него свалилась подобная благодать от этого святого в мундире? Однако его счастье оказалось скоротечным. Несколько дней спустя все вернулось на круги своя: Зубов был уведомлен, что приказом Его Величества он освобождается от всех занимаемых должностей, лишается всех своих привилегий, что все его имущество описывается и подпадает под секвестр, а сам он немедленно должен покинуть Россию. Эта резкая перемена в отношениях, которая добивает жертву, развлекала Павла, как насмешка, способная досадить матери.

Всегда озабоченный тем, как противоречить ей, даже находящейся в последнем прибежище, поскольку не мог этого делать при ее жизни, Павел приказал освободить из Шлиссельбургской крепости философа и франкмасонского издателя Новикова, которого она туда засадила, и вызвать из ссылки писателя Радищева, приговоренного ею к этой мере наказания за публикацию «Путешествия из Петербурга в Москву», выпустить на волю всех поляков, взятых в плен в ходе последнего вооруженного восстания, в том числе и их предводителя Тадеуша Костюшко, которому предложил содействие, для того чтобы уехать в Америку. Во время визита к этому мятежному патриоту он говорит ему в присутствии великого князя Александра: «Я знаю, что вы много выстрадали, что вас долго оскорбляли, но при прежнем правлении все честные люди преследовались, и я в первую очередь». Был освобожден также и Станислав Понятовский, бывший любовник Екатерины и экс-правитель Польши, которого по его приказу выпустили из заключения в Гродно и со всеми почестями доставили в Санкт-Петербург. Что касается своих друзей по черным годам, то Павел предпринимает все, чтобы доказать им, что он вовсе не неблагодарный человек. Поскольку его «платоническая любовница» Екатерина Нелидова упорно продолжает скрываться за стенами Смольного монастыря, то в ее отсутствие он осыпает благодеяниями ее младшего брата, который молниеносно становится сначала капитаном, потом полковником, а затем и адъютантом Его Величества. Правая рука Павла брадобрей Кутайсов получил в подарок особняк с видом на Неву и должность императорского камердинера. Ростопчин, так же как Плещеев, Репнин и некоторые другие его гатчинские приближенные, произведен в генералы. Александр Куракин, с которым Екатерина II сурово обошлась по причине его дружбы с капитаном Бибиковым, автором дерзкого компрометирующего письма, был назначен вице-канцлером, а его брат Алексей – генеральным прокурором.

Двойственная позиция Павла после его прихода к власти проявлялась одновременно в виде выражения чистосердечной признательности своим компаньонам по опале и в виде жестокого преследования всех остальных. Для демонстрации всей России своего могущества он, несмотря на отказ матери придать больший воинский статус его резервным полкам в Гатчине, решил своей властью даровать им статус императорской гвардии. Изо дня в день столица наводнялась армией прусаков – это были переодетые русские солдаты. Зимний дворец, который еще совсем недавно принимал важных персон и в котором еще недавно велись великосветские рафинированные беседы, внезапно, в одно мгновение трансформировался в гвардейский корпус, где правили германские традиции. «Слышны лишь топот ботфортов, звяканье шпор да сухой стук огнива, и, как в городе, захваченном полчищами вояк, оглушительный крик стоял во всех помещениях», – писал поэт Гаврила Державин, свидетель этой метаморфозы. Другой современник, Александр Шишков, уточнял: «Людишки, вчера еще никому не ведомые, расталкивали всех, суетились и отдавали приказания повелительным тоном». А князь Голицын добавляет: «Дворец превращен в караульное помещение […]. С первых же шагов видно, что император чрезмерно увлечен военным делом, особенно в том, что касается четкости движений, доведенной до автоматизма, как это было при Фридрихе, короле прусском, который для нашего императора – образец для подражания» ^[23].

По приказу царя все, кто носил широкие галстуки, свободные прически, имел легкомысленный и смешной вид, изгонялись из дворца. На территории дворца введена мода лишь на чопорные лица и сдержанные жесты. Гетры, перчатки, напудренные парики, трости на прусский манер стали теперь непременным атрибутом мужского туалета. Чтобы добиться расположения простого люда, Павел взял себе за правило появляться на улицах на белом коне Помпоне. Приняв величественный вид, внушающий страх, он из-под своих напудренных локонов в упор разглядывал оцепеневших в почтении прохожих. В действительности же в каждом человеке он видел лишь потенциального солдата. Его мечтой было переодеть всех в униформу и разместить в казармах. Но по тысяче отдельных признаков он все же догадывался, что люди еще не готовы слиться в единую массу, в которую он желал бы их слить. Растерянность простого народа достигла предела, когда Его Величество вызвал на парад знаменитый гвардейский Измайловский полк. Военные этой части носили еще старую русскую униформу и гордились ею. Но Павел не скрывал своей досады по поводу этого упорства. Подпевалы, которые роем толпились вокруг него, всячески подыгрывали его самолюбию. Новый генерал-майор Аракчеев во всеуслышание критиковал офицеров этого полка. Как только они появились под штандартами своего элитного полка, он, не сдержавшись, воскликнул: «Вот они, старые юбки Екатерины!» Павел не шелохнулся, но про себя, без сомнения, усмехнулся в ответ на эту колкую насмешку. Все, что наносило оскорбление памяти его матери, не могло не радовать его. И неважно, что в этом случае оскорблялась не столько память Екатерины Великой, сколько честь самой России. Реплики Аракчеева, безусловно, были услышаны и подхвачены другими подпевалами, умеющими держать нос по ветру. И они, конечно, передавались остальным. Но если Павел сразу после окончания парада забыл об этом ничтожном инциденте, то народ не мог в одночасье предать забвению свои традиции, и ностальгия по былой русской славе в нем оставалась по-прежнему живой!