Испания. История страны - Хуан Лалагуна Страница 28

ГРАНИЦЫ СОЦИАЛЬНОЙ МОБИЛЬНОСТИ

Рост численности гражданской и королевской администрации, потребности церковной и военной службы и множество возможностей в финансах и торговле в Старом и Новом Свете породили новый класс, так сказать, класс клерков, каковые, возможно, заселили бы тот огромный и гармоничный мир всеобщего согласия, о котором писали арбитристы. Банкиры, торговцы, чиновники метрополии и колоний получали деньги, которые шли на достижение социального признания. Новые социальные группы всегда были слишком малочисленными и непримечательными, чтобы угрожать структуре общества. Земельная собственность, власть над вассалами и доходы от ренты являлись отличительными чертами подлинного дворянства. «Богатство, как правило, ведет к благородству», — писал фрай Бенито де Пенья л оса в 1629 году; как аристократу наслаждаться привилегиями дворянства, если у него нет средств на аристократический образ жизни? Дон Торибио в «Пройдохе» Кеведо довольно категорично утверждал, что «no puede ser hijo de algo el que no tiene nada» («не может состоятельный человек быть без средств»); а Санчо Панса в «Дон Кихоте» заключал, что «все люди в мире делятся на имущих и неимущих».

Социальная мобильность существовала в крайне узких рамках, среди 10% населения, проживавшего в основном в северных провинциях, из которых практически каждый претендовал на дворянский титул и обладание богатствами, унаследованными либо приобретенными, лишь бы не заработанными. Крайне редко мещане, занятые ремеслом, поднимались по социальной лестнице. Великий придворный живописец Диего Сильва де Веласкес (1599-1660) смог привлечь внимание короля и покровителя и добился особого разрешения папы на рыцарский титул, но лишь после длительного и унизительного изучения его родословной. Хуан Кристобаль де Гуардиола, юрист королевского совета, купил у Филиппа II большое имение Ла-Гуардия в Толедо, однако только через сто лет его семья получила титул маркизов. Церковь предлагала более легкий способ социального продвижения; старшие священники обычно совмещали труд в церкви со службой короне. Одним из таких церковников был Хуан Мартинес де Гуйхарро («Кремний»), архиепископ Толедо, который поднялся до столь высокого сана из крестьянства. Именно он в 1547 году представил Устав о чистоте кровей (Estatuto de pureza de sangre) Кастильской епархии. Отсутствие семитской крови признавалось необходимым условием успеха в жизни. Этот священник, вышедший из крестьянства, таким образом требовал (ведь он трудился на благо церкви и, следовательно, страны) справедливой награды, оспаривая рассуждения о непременности благородного происхождения и наследства.

ДОЛГОВЕЧНОСТЬ ДВОРЯНСТВА

Потомственное дворянство продолжало монополизировать власть и престиж, занимая должности королевских чиновников, наместников, губернаторов, послов, высокопоставленных духовников, высшие офицерские посты в армии и на флоте. Второй ряд управленцев (чиновники гражданского и судебного права, городских советов и муниципалитетов, офицеры армии и флота) составляли выходцы из среднего и мелкого дворянства (а также вторые сыновья потомственных дворян с большими привилегиями). Они были выпускниками, как правило, шести главных университетов, четырех в Саламанке, одного в Вальядолиде и одного в Алькала-де-Энаресе, а также Испанского колледжа в Болонье. Первоначально эти учебные заведения создавались, чтобы принимать студентов скромного достатка, однако с самого начала тем отказывали в пользу богатых студентов с хорошими связями, ввиду длительного срока обучения, от шести до восьми лет, что требовало значительного финансирования.

Финансовое влияние дворян и покупательная способность торговцев, спекулянтов и финансистов зависели, в первую очередь, от землевладений и власти над людьми — «крупнейшего источника дохода в Средиземноморье», как писал Фернан Бродель. Во-вторых, американская и трансатлантическая торговля также обеспечивала богатство. Последними в списке, но не по значимости, были государственная и частная рента (juros у censos), весьма прибыльная форма вложений и социально приемлемый источник прибыли. Juros (долговые расписки) служили оборотными королевскими облигациями, а именно — займами у короля в обмен на бессрочную или пожизненную годовую ренту, приносившую 10% годовых. Censos представляли собой краткосрочные займы на развитие сельского хозяйства, погашаемые ежегодно до выплаты всей суммы долга с той же процентной ставкой под залог земли заемщика, с правом с 1535 года выкупить ее в любое время. Невозможность возврата долга означала восстановление владельца в собственности. В период, когда сельскохозяйственное производство расширялось и ощущался относительный дефицит денег, спрос на такие кредиты был высок; однако в XVII веке ситуация в сельском хозяйстве ухудшилась, и эти ренты стали обязательными. Земли и дома, которые предлагались в качестве залога, возвращались арендодателю, таким образом способствуя дальнейшей концентрации крупных имений и постоянному ослаблению прав крестьян на собственность.

В этих обстоятельствах никакое моральное давление или экономические аргументы не могли отвлечь держателей капитала от вложений в juros у censos, которые всегда приносили прибыль и могли быть обращены в земельную собственность. Как могло быть иначе, писал экономист Каха де Леруэла, «ведь каждый видел, что 2000 дукатов приносят 200 дукатов выручки в год и что средства возвращаются через шесть лет, и это казалось хорошим вложением». Сельориго наставлял, что «ради сладости дохода от censos купец оставляет торговлю, ремесленник — свое ремесло, крестьянин — поле, пастух — стадо; а дворянин продает свои земли, чтобы обменять сотню, которую они ему принесли, на пятьсот, который принесет juro». В результате, однако, всеобщая депрессия, которая началась в конце XVI века, и растущая инфляция принялись уничтожать прибыль, а доходы как от производства, так и от аренды стали падать. Исчезла и возможность пережить худшие времена за счет голодающих арендаторов и безземельных крестьян, как произошло в Валенсии, где светские и религиозные власти попытались восполнить потерю прибыли после изгнания морисков в 1609 году повышением, вплоть по 1648 год, аренды на 50%, несмотря на то, что население сократилось вдвое. Фермеры-арендаторы либо покидали деревни, чтобы присоединиться к городским неимущим, либо яростно сопротивлялись или становились бандитами; последнее явление приобрело масштабы эпидемии в XVII столетии.

Рост недовольства в обществе и ослабление закона сблизили корону с традиционной элитой. Гранды-фракционеры время от времени затевали нечто вроде восстаний в миниатюре против королевских чиновников и игнорировали просьбы короны о финансовой и военной поддержке, однако это были лишь единичные случаи. Земельная аристократия, под растущим гнетом долгов, всегда могла положиться на монархов, которые выручали знать дарами и субсидиями, расширяли их полномочия и разрешали погашать долговые обязательства за счет кредиторов. Со своей стороны, изолированные в своих имениях с ограниченным правом наследования и занимающие все более высокие должности, аристократы обустраивались на присвоенных общественных землях, совершали покупки на выгодных условиях, продавали местные должности и имели процент с государственного дохода. Огромные траты казны в ходе Тридцатилетней войны завели ситуацию в тупик. Сталкиваясь со срочными требованиями предоставить солдат и средства, знать жаловалась на долги и неспособность вести образ жизни, соответствующий ее положению. Так сказать, они обладали крупным основным капиталом с невысокой ликвидностью. Естественно, это был краткосрочный финансовый кризис, вызванный спадом стоимости juros у censos. Аристократы искали поддержки короны, норовя отсидеться за стенами имений, когда по стране прокатывалась эпидемия, или откупиться от участия в войне — скажем, купить должность, освобождающую от службы в армии.