Александр I и тайна Федора Козьмича - Константин Кудряшов Страница 28

Вера Молчальница похоронена рядом с могилой игуменьи Александры (Шубиной), бывшей восприемницы императрицы Елизаветы Алексеевны, что, конечно, дало лишний повод для отождествления Молчальницы с Елизаветой Алексеевной. На надгробном памятнике Молчальницы сделана надпись: «Здесь погребено тело возлюбившей Господа всею крепостью души своея и Ему Единому известной рабы Божией Веры, скончавшейся в 1861 году мая 6-го дня, в 6 час. вечера, жившей в сей обители более 20 лет в затворе и строгом молчании, молитву, кроткость, смирение, истинную любовь ко Господу и сострадание к ближним сохранившей до гроба и мирно предавшей дух свой Господу».

Не было недостатка в рассказах о том, что будто бы после смерти монахини Веры в ее келье был найден вышитый вензель, представлявший сочетание букв Е и А; что обнаружилось необыкновенное сходство между кельей Веры и Федора Козьмича и т. д. Подобные указания должны были намекать на тождество Веры Молчальницы и Елизаветы Алексеевны.

Однако происхождение таинственной Веры Молчальницы может быть совершенно точно выяснено, благодаря семейной хронике, написанной Николаем Сергеевичем Маевским.

Его дедом по матери был видный екатерининский вельможа Александр Дмитриевич Буткевич. Он был во втором браке женат на красавице Анне Ивановне фон Моллер. Касаясь биографии деда, Н. Маевский очень живо рассказывает и историю «удаления от мира» Веры Молчальницы. Упомянув о втором браке своего деда, он продолжает:

«Говорят, на эту парочку молодых весь тогдашний Петербург любовался. У них родилось трое детей: сын Алексей и две дочери — Софья и Вера. Но непродолжительно было их счастье: взаимная ревность погубила его. Что было в действительности — сказать трудно; говорили мне те, которые слышали это от моего деда, будто он застал в спальне жены своей одного из своих товарищей (весьма впоследствии известного генерала, но кого именно, не упомню, а потому и называть не смею) и выкинул его за окошко. Но некоторые старые слуги наши, до смерти благоговейно преданные Анне Ивановне, уверяли меня, что это — гнуснейшая клевета, что ни прежде, ни после она до самой смерти не оскверняла брачного ложа, а если позволила себе кокетство, то потому, что, до глубины души оскорбленная в своей любви и женском достоинстве охлаждением и явной изменою мужа, она кокетством и ревностью надеялась возвратить себе любовь его. Как бы то ни было, но только супруги расстались навеки, и, не ограничиваясь этим, дед мой отрекся и от обеих дочерей, признавая своим только сына. Положение Анны Ивановны с тремя детьми и без всяких средств к жизни было поистине ужасное; своего у нее ничего не было, а дед мой о ней и дочерях и слышать не хотел. На их счастье вскоре вступил на престол император Павел, который по просьбе теток Анны Ивановны пожаловал ей маленькое имение в Лужском уезде…

У нее росли не две барышни, а два земных ангела, две сироты живых родителей, неизвестно за что отверженные отцом и всем миром. С детства не знавшие ничего, кроме позора и горести, приобщенные к страданиям нежно любимой матери, они жили не для себя, а для других, и если не могли дать этим другим счастья, то довольствовались и тем, что облегчали их страдания. Смерть Алексея (сына) прекратила все отношения деда к его второй жене; о дочерях же своих от нее он, как я уже сказал, не хотел и слышать. Несколько лет спустя, почувствовав приближение смерти, Анна Ивановна через посредство знакомых стала умолять деда моего посетить ее на смертном одре и выслушать ее посмертные признания. Она клялась в своей невинности и поручала ему детей своих; но дед остался неумолим и не согласился даже присутствовать на ее погребении. По ее кончине он взял себе пожалованное ей императором Павлом имение; дочери его остались без крова и куска хлеба, но безропотно и беспрекословно подчинились родительской воле.

Не знаю, где провела Софья Александровна первые годы своего горького сиротства, но впоследствии она жила в Троицко-Сергиевской лавре у старшей сестры своей Татищевой и там же скончалась. Младшая сестра Вера Александровна, похоронив мать и ожидая изгнания из дома, сама из него скрылась неизвестно куда».

Автор «Воспоминаний» был ребенком лет семи-восьми, когда впервые услыхал о монахине Вере от своей матери Любови Александровны, дочери А. Д. Буткевича от третьего брака.

«В одно из воскресений, — пишет он, — тетка или ее муж — не помню, рассказывали, что полиция донесла губернатору, что в лесу в Валдайском уезде, в совершенно уединенной келье, вдали от всякого жилья проживает какая-то странница. Когда вошли к ней и потребовали ее документы, она бросила в топившуюся печь целую связку бумаг; на расспросы она отказалась отвечать, но написала, что зовут ее Верою Александровною и что говорить она не может потому, что наложила на себя обет молчания. Ее доставили поэтому в Новгород и, полагая, что имеют дело с сумасшедшею, подвергли освидетельствованию в Губернском правлении; там на вопрос губернатора, кто она, она четким полууставом и славянскими буквами написала: «Я прах, я червь, ничто, земля, пред Богом же — что ты, то я». Не добившись ничего, ее для испытания отдали в Колмовский дом умалишенных; там она рисовала священные картинки, писала своим четким, красивым полууставом молитвы и разные изречения из священных книг. В Колмове, как и в губернском правлении, никто не слыхал ее голоса.

Я был так занят беседой с моими маленькими двоюродными братьями и сестрой, что не обращал ни малейшего внимания на разговоры старших, которых еще не понимал; не обратил бы я внимания и на этот рассказ, если бы мать моя не изменилась вдруг в лице так, что это стало заметно и мне. Помню, тотчас после обеда она увлекла свою сестру в отдельную комнату, и между ними произошел какой-то очень оживленный разговор, потому что обе они вышли очень расстроенные и взволнованные, помню, как при прощании мать о чем-то умоляла тетку, а та успокаивала ее своими обещаниями. На другой день утром или в тот же самый вечер — не помню, мать позвала меня к себе и, поставив перед образом, торжественно объявила, что желает открыть мне великую семейную тайну. «Помнишь ли ты, Николаша, — спросила она, — что тетенька вчера рассказывала о той страннице, которую нашли в келье в лесу?» По моей глупой физиономии видно было, что я ничего не понимаю и не помню. Она повторила мне рассказ и, убедясь, что я его понял, сказала: «Помни, Николай, помни это, как завет мой, и не забывай во всю жизнь твою: эта странница — твоя родная тетка, а моя сестра Вера Александровна». С этих пор, забывая мой возраст, мать сделала меня поверенным всех тайн своей внутренней и духовной жизни, как мало я ни был способен понимать их.

Тетка моя сдержала свое слово: Вера Александровна была переведена в Новгородский женский Сырков монастырь. Никакие убеждения не могли заставить ее произнести хотя бы одно слово; на все просьбы она писала: «Молчание есть вечное Христу предстояние». Столь же безуспешны были и попытки уговорить ее постричься. Единственною уступкою было то, что она, нося постоянное белое платье и белый трехэтажный чепец, какой носила моя прабабушка, изменила цвет своего одеяния на черный, не изменив покроя: те же старомодные капот и чепчик, только черные, носила она до своей смерти. В церкви она стояла всегда на клиросе и пела, но так тихо, что голос ее могли расслышать только рядом стоявшие с нею монахини, но и тем ни разу не пришлось расслышать ни одного слова. Взятая под особое покровительство графини А. А. Орловой, Вера Александровна не нуждалась ни в чем, имела свою келью и послушницу, которая ей прислуживала. Впоследствии слух об ее подвижничестве сделал ее предметом особого почитания как в самом монастыре, так и за его стенами; к ней приходили толпы богомольцев, прося ее благословения; одних она наделяла сухариками, которые сама сушила из монастырского хлеба, другим, особенно излюбленным, давала собственноручные записочки с изречениями из Священного Писания.