Товарищ Павлик. Взлет и падение советского мальчика-героя - Катриона Келли Страница 28

Уверенность в том, что убийство было совершено 3 сентября, в свою очередь, породила довольно примитивный способ отбора подозреваемых. Любой, кто мог предъявить алиби на этот день, выводился из-под подозрения или по крайней мере из круга главных подозреваемых. В частности, это относится к Дмитрию Шатракову, который обнаружил тела во время поисков мальчиков в лесу. На ранней стадии следствия Данила Морозов утверждал, будто убийство совершено братьями Дмитрием и Ефремом Шатраковыми и что он сам видел их с окровавленными руками [22]. Однако для следователей эта версия потеряла достоверность, как только выяснилось: Дмитрий может представить письменное подтверждение того, что на протяжении всего дня 3 сентября он находился на призывном пункте ^[84] [65]. Алиби также помогло Артемию Силину, который, хотя и был привлечен к суду как соучастник убийства, никогда серьезно не рассматривался в качестве главного подозреваемого, поскольку утверждал, что оставался в Тавде между 3 и 5 сентября (в подтверждение он не представил никаких документов, но ему поверили на слово) [98об.].

Во многом следствие исходило из добровольных показаний Татьяны Морозовой, которые она дала утром 6 сентября коллеге Титова, участковому Суворову. Она утверждала, что была в ссоре с семьей своего мужа, поскольку рассталась с ним, узнав, что он выдавал кулакам фальшивые документы, и потому еще, что они злились на Павла за донос на отца: «И тогда отец и мат моего мужа стал сердит на моего сына что он доказал на отца и грозилис зарезать моего сына такая злоба тянулас до сих пор и было дело что племянник мой зло внук моего свекра внук Морозовых побил моего сына назло» [1].

С самого начала следствие не сомневалось в причастности Морозовых к убийству. Их допрашивали с целью найти этому подтверждение и установить их связи с другими лицами, которые занимались подстрекательством и помогали организовать преступление. Как мы знаем, Герасимовка — довольно большая деревня, где жили около ста семей. Однако допросили примерно тридцать свидетелей, в основном тех, кто жил по соседству с Морозовыми — Татьяной и Сергеем. Провели всего два обыска: у Сергея Морозова и у Арсения Кулуканова [47]. У Сергея Морозова при обыске изъяли «окровавленную» одежду (штаны и рубашку), которую потом отправили на экспертизу [8]. Хотя на первой стадии расследования Ефрем Шатраков входил в число подозреваемых, обыск в доме Шатраковых не производился. Следователи часто не допрашивали лиц, которые, по словам подозреваемых, могли подтвердить их версии. Например, 8 сентября Ефрем Шатраков заявил: Василий Анушенко может подтвердить его слова о том, что 3 сентября Ефрем пошел с поля прямо в дом Прокопенко [24]. Но Василия Анушенко, судя по всему, так и не допросили.

Таким образом, основной задачей следствия на всех его стадиях являлось не определение круга подозреваемых и установление их вины, а скорее сбор обвинительных доказательств против тех, кого с самого начала записали в виновные; при этом особое доверие следователей вызывали показания осведомителей. Например, Прохора Варыгина вызывали несколько раз не только потому, что он усердно поставлял скандальные сплетни, но еще и был комсомольцем и осодмильцем, следовательно — идеологически надежным. Преобладание среди свидетелей «доверенных лиц», в свою очередь, привело к значительному сокращению количества заявлений, в которых выражались сомнения или выказывалась недостаточная осведомленность ^[85].

Но даже если бы следствие не было столь идеологически предвзятым, добросовестным оно все равно не могло быть из-за сжатых сроков. Газеты то и дело укоряли следователей в затягивании дела, что неудивительно: в ту эпоху следствие порой занимало не более трех дней ^[86]. Несмотря на то, что процесс подготовки материалов занял более двух месяцев (с 6 сентября [1] по 16 ноября [216]), на следственную работу как таковую ушло всего четыре рабочих недели. Круг допрошенных был довольно узок, зато информация, собранная у свидетелей, — обширной. Значительная часть показаний выглядит, с точки зрения современного правосудия, очень странно. Следователи не отфильтровывали сплетни, а, напротив, изо всех сил выуживали их у допрашиваемых. В протоколы охотно записывались слухи, домыслы и высказывания обвиняемых, якобы подслушанные у сарая, приспособленного под место временного заключения. Так, 23 сентября Прохор Варыгин сообщил Быкову, будто слышал, как Данила советовал Ефрему Шатракову ни в чем не признаваться, даже если его будут бить, и сказал, что сам собирается объяснить происхождение пятен крови на своих штанах «кровавым поносом», которым страдал его дед [71].

Но особенно часто повторяется в показаниях разных свидетелей сплетня о перепалке между Татьяной и Ксенией Морозовыми в день, когда тела детей принесли домой. По заявлению Татьяны, впервые упомянутому в деле 11 сентября, Ксения сказала ей: «Что мы тебе Татьяна мясу наделали. Ты теперь его ешь» [5, 70]. Эту же версию повторил Варыгин 23 сентября (в этот день Татьяна еще раз пересказала этот эпизод) [72]. Четыре дня спустя жительница деревни Степанида Юдова тоже поведала эту историю [73]. С другой стороны, в своих первых показаниях Ксения утверждает, что она никогда ничего не говорила Татьяне о мясе; напротив, в более поздних показаниях [100] Ксения сообщила, что, когда она принесла хлеб Сергею и Даниле, запертым в сарае, Татьяна завопила: «Куда ты этим бандитам несешь хлеб, ступай вот унеси мяса», — на что Ксения ответила: «Кто это мясо наделал, тот и пускай его есть» [102об, 103].

Слухи собирались с разными целями. Разумеется, следователи хотели получить компрометирующий материал на лиц, которых они подозревали в убийстве. Сюда относятся злобные высказывания вроде издевательской фразы Ксении насчет мяса или слов Мезюхина, который, по утверждению Сергея Морозова, якобы сказал: «Етак ребят надо убить» [41 об.]. Но к делу также подшивалась информация о классовой принадлежности и политических взглядах участников происшествия. Так, например, 12 сентября Иосиф Прокопович вспомнил свой разговор со Степанидой Книгой: «…и когда трупы Морозовых привезли к избе-читальне и я говорил жалея ребят что дали бы мне винтовку и я бы полдеревни выбрал и расщелкал и эти слова услыхала Книга Степанида и говорит если тебе кажется мало то можно еще добавить таких так нежалко, это слышали женщины, но они отказались, что неслыхали, и еще слышал Варыгин Прохор. У Книги Степаниды муж Книга Устин Федорович занимается агитацией, что вот всех раскулаченых востановят, и из колоний спец-переселенцев пропустят домой, а в эти дома поселят наших бедняков, к нему ходят спецпереселенцы и даже живут унего которых он кормит своим хлебом и ержал вместе работницу кулачку из Троицкой колонии девку, т-е женщину лет 35» [37—37об.]. Рассказ Прокоповича рисует полную картину антисоветских настроений семейства Книги, члены которой не только ехидно отзывались о коллективизации, но и водили дружбу (а на самом деле намекалось на более интимные отношения) со спецпоселенцами.