Вампилов - Андрей Румянцев Страница 28

Народу в комнате Дома литераторов собралось немало. Василий Прокопьевич сел в первом ряду. Саню попросили прочесть рассказ, он выбрал «Стечение обстоятельств». Читал он ровным голосом, не выделяя острот, но именно ровная и серьезная интонация, с которой произносились смешные фразы, усиливала эффект: «Против обыкновения она провела бессонный день…»; «Ей нужно было удачно выйти замуж. Неудачно она выходила уже два раза…» Слушатели смеялись. Раскатывая в горле округлый звук, похохатывал Василий Прокопьевич. Саня усмехался, пережидая невольные паузы.

Возможно, автора-студента пощадили, но обсуждение вышло доброжелательным. Писатели сошлись во мнении, что способного рассказчика нужно поддержать, например, напечатать в альманахе «Ангара». И это довольно быстро было сделано: в четвертом номере двухмесячника за 1958 год вышла юмореска, которую Саня читал на вечере.

Через год, на областном совещании молодых писателей, Вампилов чувствовал себя уже не новичком. К тому времени его знали в отделении творческого союза, в редакциях газет.

В памяти от шумного сбора молодых авторов осталось чувство некоего праздничного возбуждения. Разговоры о прочитанных рукописях продолжались и в перерывах — в коридорах с большими солнечными окнами. Сохранилась фотография, сделанная тогда; на ней среди многочисленных участников совещания чуть ли не все члены нашего литобъединения, настроение у всех, как у именинников. После «смотра талантов», как говорилось тогда, поэт Марк Сергеев написал в газете «Советская молодежь»: «Выяснилось, что среди творческой молодежи немало способных прозаиков, рукописи которых после некоторой доработки можно рекомендовать к опубликованию. Это юмористические рассказы студента университета А. Санина…» Потребовался еще год, чтобы первый сборник Вампилова «Стечение обстоятельств» вошел в план издательства, был утвержден по объему и составу.

Всего девять юморесок в первой книге Александра Вампилова. А как мы теперь можем подсчитать, ко времени ее выхода Саша написал более двадцати рассказов и сценок. Не включенными в сборник оказались такие превосходные новеллы, как «Листок из альбома», «Глупости», многие другие. Почему же? Отчасти на этот вопрос ответила много лет спустя Вероника Волкова, редактор вампиловской книги:

— Видите ли, юмористический рассказ — жанр редкий. А для чиновников, особенно перестраховщиков, — и опасный. Книжка шла очень трудно… Бесконечные вызовы к начальству. Чтение рукописи «под лупой»: а нет ли в этих строках намека? А что скажут по поводу этого рассказа «наверху»? Каждую юмореску приходилось отстаивать с боем…

Недаром на сборнике, подаренном Сашей своему редактору, он написал: «Веронике Григорьевне с благодарностью за то, что с терпеньем и даже мужеством Вы перенесли-таки издание этой нашей с Вами книжонки. 16 июня 1961 г.».

* * *

Тематику ранних вампиловских рассказов можно и теперь объяснить тем, что молодой автор не бывал на стройках, заводах и, как говорится, не знал жизни. Но сами рассказы отвергают это объяснение.

Александр Вампилов писал о том, что видел в жизни своим особенным взглядом. Воспитанный на русской классике, он с первых шагов в творчестве проявлял сочувственное внимание к ее вечному герою — человеку неприметному, обыкновенному, «простому», его бытию, характеру, проявлениям его внутренней сути. Ту горькую правду о нашей жизни, которую многие не хотели или не умели увидеть, Вампилов замечал с редкой зоркостью. Он отметил для себя в рабочем блокноте: «Кричат: “Узнать жизнь, узнать жизнь!” Скорее ее не надо узнавать для того, чтобы быть поэтом». Или вот о писательском призвании — тоже отнюдь не поверхностные для молодого автора суждения: «Он хотел быть писателем, но не имел для этого ничего, кроме маниакального желания». Или еще такое: «Нагая идея — зрелище неприличное». И как в споре с кем-то — дерзко: «Искусство существует для того, чтобы искажать действительность, потому оно и называется искусством». Александр, конечно, не мог прочитать в конце 1950-х книги Николая Гумилева, а между тем как будто повторил его мысль: «Действительно, мир образов находится в тесной связи с миром людей, но не так, как это думают обыкновенно. Не будучи аналогией жизни, искусство не имеет бытия, вполне подобного нашему… Искусство, родившись от жизни, снова идет к ней, но не как сварливый брюзга, а как равный к равному».

Исследователи творчества Вампилова до сих пор называют его рассказы «непритязательными пробами пера». Особенно скептически, даже пренебрежительно высказался о них В. Лакшин, статья которого «Душа живая» перекочевывает из одного сборника драматурга в другой и оценки которого по сути повторяются и развиваются другими авторами. «Вампилов, — считал Лакшин, — начинал сочинениями, в которых самый благожелательный критик не нашел бы глубин мысли и общественного содержания, начинал с художественным простодушием (выделено мной. — А. Р.). Ему просто интересно было живописать городскую улицу, комнату общежития, парк, вокзал; изображать влюбленных, их встречи, недоразумения, размолвки, позы и мины окружающих людей. Он шел не от общих идей, а от заразительной реальности».

Не знаю, бывают ли писатели (ремесленники не в счет), которые в творчестве «идут от общих идей», а не «от заразительной реальности»; не стоит комментировать этот сомнительный комплимент. Но общая оценка рассказов ясна: «По большей части все это наброски, летучие зарисовки, эскизы, с характерной для юности смесью лирики и иронии».

Вторят Лакшину и другие исследователи. В одной монографии читаем: «“На пьедестале”, “Девичья память”, “На другой день”, “Стечение обстоятельств” — остроумные, шутливые зарисовки, представляющие интерес как “заготовки” к драматургии А. Вампилова». В другой, на этот раз коллективной, книге утверждается: «Проза Вампилова многими признана литературной учебой будущего драматурга, не имеющей самостоятельной ценности». И далее: «…непродуктивно искать в прозе предысторию театра Вампилова».

Едва ли можно согласиться с такими оценками, особенно с «художественным простодушием» молодого Вампилова и отсутствием в его рассказах «глубин мысли и общественного содержания».

Тем, кто знал Вампилова в студенческие годы и кто был свидетелем его первых шагов в литературе, остается предполагать, что критики ведут речь о каком-то другом авторе. В нашем сознании и первые его рассказы, и строки из записных книжек, которые он вел с молодых лет, и первые журналистские выступления, начатые еще в университетскую пору, и бесчисленные беседы, а то и споры о творчестве, о писателях — классиках и современниках, об опусах своих ровесников — не мертвые слова, а один, доныне звучащий в ушах, живой разговор с неповторимыми интонациями, с непосредственными оценками, со страстным приятием и неприятием. В этом «разговоре» Вампилов неизменно проявлял редкое и глубинное понимание классики, трезво оценивал конъюнктурность как скороспелых творений о «великих стройках», так и идеологически «смелых», но художественно беспомощных поделок, вроде нашумевшего тогда романа В. Дудинцева «Не хлебом единым», совершенно не воспринимал эстрадно-поэтические» трещотки тех лет. Для каждого явления литературы у него было одно мерило — классика.