Сталинские маршалы в жерновах политики - Юрий Рубцов Страница 28

Когда Хрущев сообщил членам Президиума ЦК о своем решении выступить с докладом о культе личности Сталина и нарисовать реальную картину сталинских репрессий, те выступили с резкими возражениями. Особенно усердствовал Ворошилов. «Разве возможно все это рассказать съезду? — вопрошал он, по воспоминаниям Хрущева. — Как это отразится на авторитете нашей партии, нашей страны? Этого же в секрете не удержишь. Что же мы скажем о нашей личной роли?.. Нас притянут к ответственности». В развернувшейся дискуссии он заявил, что вопрос о массовых репрессиях поднимать вообще не стоит. «Ну, кто нас спрашивает?» — повторял он, не в силах скрыть страха перед перспективой ответа за личное участие в уничтожении кадров.

Характерная сцена произошла между Ворошиловым и Хрущевым на закрытом заседании XX съезда, где первый секретарь выступил с докладом о культе личности (ее описал высокопоставленный работник ЦК КПСС И.С. Черноуцан). «Неужели у тебя, старого и дряхлого человека, — обращался Никита Сергеевич к Ворошилову, побагровевшему от стыда, — не найдется мужества и совести, чтобы рассказать правду, которую ты сам видел и которую нагло исказил в подлой книжонке «Сталин и Красная Армия»?» ^[77].

Логика политического противоборства между ортодоксальным крылом в руководстве КПСС, представленным Г.М. Маленковым, В.М. Молотовым и Л.М. Кагановичем, и умеренным центром в лице Н.С. Хрущева и его сторонников толкала Ворошилова к первым. В ходе заседания Президиума ЦК 18–21 июня 1957 г. он поддержал предложение о снятии Хрущева с должности первого секретаря. Когда же в Кремль прибыла группа членов Центрального комитета и стала категорически требовать, чтобы их поставили в известность об обсуждаемых вопросах, Ворошилов осудил их поведение, заявив, что подобное вмешательство в работу высшего партийного органа неслыханно.

За это ему крепко досталось от участников пленума ЦК, начавшегося сразу же после заседания Президиума и отличавшегося уже подавляющим преимуществом сторонников Хрущева.

Когда члены ЦК прибыли на заседание Президиума, заявил секретарь ЦК КПСС А.Б. Аристов, Ворошилов был в числе тех, кто поднял крик: «Раскольники, Фракционеры! Это неслыханно! Это невиданно!» В таком же духе он говорил и с инициативной группой из 20 человек, которым члены ЦК специально поручили вести переговоры с членами Президиума ЦК.

Аналогичное обвинение в адрес председателя Президиума Верховного Совета СССР прозвучало и от Маршала Советского Союза И.С. Конева: «Когда вы нас принимали, ваша речь была возмутительная. Вы не ориентировали членов ЦК, что происходит в партии, чтобы опереться на членов ЦК, на ЦК, а наоборот, возмущенно заявили: зачем пришли, почему пришли, это неслыханное дело. Нехорошо, Климент Ефремович, мне говорить вам такие вещи, но я член партии, член ЦК и обязан это сказать прямо. И это не только мое мнение».

Подключился и первый секретарь Московского обкома партии И.В. Капитонов: «…Когда нас приняла группа членов Президиума, тов. Ворошилов (я никогда не видел его таким нервным, исключительно возбужденным…) сказал нам: это беспрецедентный случай. Вы нас можете окружить танками…»

Ворошилов с места подал реплику: «Случай был беспрецедентный».

В ответ раздались голоса: мол, да, беспрецедентны были действия именно Президиума. Беспрецедентный «для ваших действий, тов. Ворошилов», — заявил и Капитонов.

Ворошилов отвечал: «Я ничего не делал» ^[78].

Позднее, получив 26 июня слово, Климент Ефремович попытался разъяснить свою позицию. Начал с признания, как трудно выступать после того, как столь резко говорили о его принадлежности к заговорщицкой, контрреволюционной группе. «Ни к какой группе я не принадлежал, не принадлежу и принадлежать не буду. Есть единственная группа — это наша партия, партия Ленина, к которой я принадлежал, принадлежу и всегда буду к ней принадлежать. Душа моя в партии». А затем не очень удачно добавил: «И есть еще одна «группа» — это кладбище». Это выражение вызвало, как зафиксировала стенограмма, шум в зале, вероятно, не все поняли, что оратор намекал не на возможность репрессий против инакомыслящих, а на свой немалый возраст.

В ответ на шум, воззвав к залу: «Очень прошу вас, пощадите старика, не шумите», — Ворошилов стал пояснять свою позицию. Он убеждал участников пленума, что выступал только за нормальный стиль работы в Президиуме ЦК. У Хрущева, заявил он, бывают срывы, стоит кому-то внести предложение или высказать мнение, идущее вразрез с хрущевским, как первый секретарь «обрушивается». Такой стиль надо поправить, только об этом, как заявил Ворошилов, он с другими членами Президиума ЦК и говорил, и более ни о чем другом. Потому, мол, и воспринял приход группы членов ЦК на заседание Президиума как беспрецедентный случай.

Он предостерег выступавших до него сторонников Хрущева:

— Подождите, не делайте такого вида, как будто вы спасли положение. Нет.

Голос из зала:

— А кто, вы спасли положение?

В тупик эта реплика Ворошилова не поставила:

— Каждый из нас. Мы не допустили бы и не позволили бы никому, даже и тем товарищам, которые с перепугу начинают нести чепуху…

Абсурдность мысли, что без широкого участия Центрального комитета, без участия пленума ЦК кто-то, даже Президиум, мог снять Хрущева с поста первого секретаря, оратор повторил несколько раз. Стал возражать он и против публичного разбирательства, считая, что тем самым партия, ЦК дают врагам мощное оружие.

К этому времени пленум уже бесповоротно развивался по хрущевскому (а если точнее, утвердившемуся еще при Сталине) сценарию, предусматривавшему не прояснение истины, а покаяние тех, кто потерпел поражение. Но покаянного тона в речи Ворошилова не было, а его миролюбие агрессивное большинство не устраивало. Рупором этого самого большинства стал первый секретарь Краснодарского крайкома Д.С. Полянский, бросивший упрек председателю Президиума Верховного Совета СССР:

— Вы не свои тезисы взяли, тов. Ворошилов. Вы захватили, видимо, тезисы тов. Молотова и хотите здесь по ним выступать.

Но оратор, вероятно, против ожидания большинства не стал униженно объясняться, а перешел на столь же грубый тон с человеком, годившимся ему в сыновья:

— Вам следовало бы свои мозги прочистить, тогда все стало бы яснее.

Полянский:

— Но сегодня пока ваши будем чистить.

Ворошилов:

— Очень подозрительно, вы лезете, чтобы все видели, какой вы защитник. Не думайте, что вас кто-нибудь боится. Не боятся вас ^[79].

…Конечно, Полянский был одной из пешек в той большой игре, которую затеял Хрущев, чтобы убрать из руководства своих наиболее авторитетных противников. Но пешек, даже если они выходят в большие фигуры, рано или поздно убирают с шахматной доски. Пройдет время, и семена пренебрежения к оппоненту, стремления непременно увидеть его жалким, поверженным прорастут, отразившись уже непосредственно на политической судьбе Полянского. Он, ставший к тому моменту членом Политбюро ЦК, первым заместителем председателя Совета министров СССР, уже при Л.И. Брежневе в одночасье станет «никем», отправившись в почетную ссылку послом в Норвегию.