Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи - Ал. Алтаев Страница 27

То было лицо странное, но не отталкивающее, даже не злобное, и в этом сказался гений Леонардо. Оно только было полно бесконечной скорби и горечи познания…

Эта дивная картина испорчена теперь не одним только временем, но и людским невежеством. Доминиканские монахи, чтобы увеличить дверь своей трапезной, отрезали ноги у Спасителя и ближайших апостолов, а наверху прибили гвоздями императорский герб, доходящий почти до лика Христа. В XVII веке один шарлатан, уверявший, что обладает секретом «оживлять краски», задумал поправить картину – и, конечно, только ее испортил; а еще позже другой нагло соскабливал каминными щипцами с «Тайной вечери» то, что ему не нравилось. В 1796 году французские солдаты императора Наполеона I обратили трапезную в конюшню, а из «Тайной вечери» устроили себе мишень, в которую с особенным наслаждением кидали куски кирпичей, стараясь как можно вернее попасть в лики апостолов.

Работая над картиной, Леонардо не забывал науки и по-прежнему с особенной любовью занимался анатомией под руководством генуэзского ученого Марко Антонио делла Торре.

Жизнь художника становилась очень тяжелой. Герцог разорялся на всякие безумные траты и часто забывал платить. Расходы его превышали доходы, и Леонардо неизбежно должен был терпеть страшную нужду. У него был полный дом учеников, помощников, а денег не хватало. Наконец он со вздохом решил написать давно откладываемое просительное письмо к Моро, которое писать было тяжело и обидно. Перо скрипело в руках, выводя справа налево (как обыкновенно писал Леонардо) отрывочные фразы. Леонардо их зачеркивал и писал снова:

«Я не хочу отказаться от своего искусства… хоть бы давало оно какую-нибудь одежду, хоть некоторую сумму денег… если бы я осмеливался… зная, государь, что ум Вашей светлости занят… напомнить Вашей светлости мои делишки и заброшенное искусство… Моя жизнь на Вашей службе… О конной статуе ничего не скажу, ибо понимаю обстоятельства… Мне остается получить жалованье за два года… с двумя мастерами, которые все время были заняты и жили на мой счет… Славные произведения, которыми я мог бы показать грядущим поколениям, чем я был…»

Чтобы заработать хоть немного для себя и целого штата учеников, Леонардо нередко приходилось посылать в один из монастырей какую-либо наскоро написанную Мадонну…

В 1499 году Лодовико, наконец, сжалился над художником и прислал ему милостивую грамоту с дарственной записью:

«Мы, Лодовико Марна Сфортиа, – гласила дарственная, – герцог Медиолана, удостоверяя гениальность Леонарджа Квинтия флорентийца, художника знаменитейшего, не уступающего, как по нашему мнению, так и по мнению всех наиболее сведущих людей, никому из живших до нас живописцев, начавшего по нашему повелению разного рода произведения, которые могли бы еще с большим блеском свидетельствовать о несравненном искусстве художника, если б были окончены, мы сознаем, что если не сделаем ему какого-нибудь подарка, то погрешим против себя самих».

А дальше следовало описание подарка:

«Шестнадцать пертик земли с виноградником, приобретенным у монастыря св. Виктора, именуемым Подгородным, что у Верчельских ворот, жалуем».

В это же время казначей Моро прислал Леонардо задержанное за два года жалованье. Леонардо и недоумевал и радовался. Но дело объяснялось просто: Милан готовился к осаде французскими войсками, и герцог не жалел денег, чтобы задобрить окружающих его людей и сделать из них преданных ему слуг.

А статуя Сфорца так и оставалась неотлитой. «Пусть льется медь!» – было начертано на ней рукой самого Леонардо, но медь не потекла. У герцога не было денег, и гипс облупливался на дворцовой площади; губительное время разрушало колосса.

Летом, в том же году, когда Леонардо получил дарственную на виноградник, в Миланскую область ворвались французы с королем Людовиком XII. Их привел изгнанник Тривульцио, личный враг Моро, поставивший своей целью отомстить миланскому герцогу.

X. Гибель Моро

2 сентября Леонардо в последний раз, и то издали, на улице видел герцога Лодовико. Он шел один, без свиты, к могиле своей Беатриче. Лицо его было мрачно и бледно до прозрачности. Глаза смотрели устало, но решительно. Герцог шел в монастырь Марии делле Грацие, где покоился прах герцогини, и оставался там очень долго. Когда он вышел на улицу, то шатался, как тяжелобольной.

А на другой день весь город уже знал, что Лодовико бежал из Милана в Тироль, к императору Максимилиану.

Прошло более трех недель, и настал день, в который французы овладели Миланом. Предатель Бернардино да Корте, комендант замка, отдал его во власть неприятелю с изгнанником Тривульцио во главе…

Дикие толпы гасконцев наполнили миланские улицы. Миланцы встретили французов почти с восторгом, как освободителей.

– Долой Моро! – кричали миланцы. – Долой тирана, запятнавшего себя кровью законного нашего герцога Джованни Галеаццо!

Они неслись по улицам, как дикий вихрь, подбрасывая от восторга вверх шляпы, проклиная Моро и крича приветствия Людовику XII. Они готовы были разорвать на куски своего бывшего герцога, если б он только вернулся…

Лязг оружия, победные крики, вопли, стоны несчастных жертв, топот лошадей, хохот, кривлянья шутов, играющих на волынках, сливались в один оглушительный рев…

Победители бросались в город, творя всевозможные бесчинства. Народ, толпившийся на площадях и улицах, был стоптан под их ногами. Французы бесцеремонно хозяйничали в лавках, частных домах и именем своего короля грабили и убивали. По улицам беспрепятственно расхаживали целые шайки бродяг, безнаказанно творивших всевозможные насилия…

В центре города, на площади, без разбора была свалена дорогая мебель, золотые вещи и шелковые ткани, ядра, пушки, алебарды, копья и сабли, винные бочонки, съестные припасы и мертвые тела, двери, разбитые стекла окон и картины… Уличные мальчишки, радуясь предлогу, выкидывали целый ряд безобразных шуток: они надвинули на голову старому слепому нищему Гвидо большой холщовый мешок с мукой, и тот задыхался, отчаянно барахтаясь и кляня свою несчастную слабость… Они поймали где-то быка и, навязав ему на хвост горящую паклю, пустили в толпу и обезумевшее животное, несясь, как ураган, топтало тяжелыми копытами полупьяных солдат, лишенных крова женщин и детей… Солдаты поджигали дома ради своей потехи: то тут, то там вспыхивали зловещие языки, и страшный столб черного дыма с яркими искрами поднимался в бесстрастное тихое небо… Отчаянные вопли миланских женщин смешивались с дикими криками победителей. Мужчины пировали вместе с французами и были слишком веселы от выпитого вина; большинство из них смотрело равнодушно на разрушение своих жилищ, не понимая вполне ясно, что происходит кругом.

Настала ночь, и темное небо зажглось тысячами огней. Убийцы спокойно пировали среди трупов, наваленных везде, озаренных факелами и горящими смоляными бочками. Самая смерть не защищала от жестокостей: французские солдаты совершали над трупами ужасные осквернения. Ничего нельзя представить себе отвратительнее этого зрелища…