Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира - Грегори Кларк Страница 27

Нет у нас и фактов, которые говорили бы о том, что брачные стратегии в северо-западной Европе складывались под воздействием контроля со стороны общины, так как в распоряжении последней имелись лишь крайне ограниченные средства для предотвращения браков. Например, в доиндустриальной Англии дети по достижении 21 года могли заключать брак без согласия родителей. Английские власти во многих местах пытались повысить брачный возраст, например, запрещая подмастерьям жениться и требуя от них сначала завершить длительный период ученичества (достигавший семи лет). Но, поскольку обучение начиналось в 14 лет, подобные меры не могут объяснить, почему мужчины женились так поздно — в среднем в 26–28 лет.

Священники и прихожане иногда также откровенно пытались помешать заключению браков, отказываясь зачитывать требовавшиеся по закону заявления о намерении жениться, оглашавшиеся за три недели до даты свадьбы, или проводить брачную церемонию ^[90].

Но подобная тактика, в любом случае имевшая сомнительную законность как по каноническому, так и по обычному праву, способна была предотвратить или отсрочить относительно немногие браки, и то лишь в отдаленных сельских приходах. В таком большом городе, как Лондон, где к XVII веку проживало более полумиллиона человек — каждый десятый житель Англии, — такая тактика была бы тщетной. Ведь если пару отказывались венчать в местном приходе, всегда имелась дешевая и доступная альтернатива. В доиндустриальной Англии до 1753 года существовали свои эквиваленты свадебных часовен Лас-Вегаса.

Таинственное и запутанное устройство церковной власти позволяло в ряде мест Лондона независимым священникам, жившим на гонорар, выплачиваемый им новобрачными, производить венчание без формального оглашения заявлений и публичной свадебной церемонии. Эти браки считались законными, если они не нарушали других церковных правил, связанных с супружеством. Самым популярным из таких мест была Флитская тюрьма и ее «округа» ^[91]. В 1694–1754 годах в среднем ежегодно заключалось по 4000 таких браков ^[92]. Поскольку в те же самые годы в Лондоне ежегодно происходило лишь по 6000 свадеб, то Флитская тюрьма служила основным поставщиком новобрачных. Из брачных документов следует, что во Флитскую тюрьму приезжали венчаться даже из ближайших к Лондону графств. В Лондоне существовали и другие центры брачной индустрии, такие как монетный двор Саутуарк и округа тюрьмы Кингс-Бенч. Таким образом, в Лондоне не существовало эффективного контроля за браками со стороны местных приходов. Тем не менее средний возраст вступающих в брак и доля холостого населения в Лондоне и его окрестностях были, по-видимому, ничуть не ниже, чем в отдаленных сельских регионах, где у общин имелось больше возможностей для неформального контроля.

Соответственно, наличие социального контроля нельзя признать правдоподобным объяснением поздних браков и их невысокой частоты до 1700 года. Определяющим элементом служил личный выбор. Но, как уже отмечалось, в основе такого выбора, вероятно, лежали иные факторы, нежели сознательный контроль за фертильностью.

РОЖДАЕМОСТЬ И ДОХОД

В среде специалистов по исторической демографии ведутся обширные дискуссии о том, что было главным механизмом мальтузианской эры, приводившим численность населения в соответствие с ресурсами, — изменение смертности или изменение рождаемости? Например, когда население становилось настолько большим, что доход сокращался, то снижалось ли население благодаря увеличению смертности или благодаря снижению фертильности? Мир, в котором численность населения изменялась путем изменения фертильности, почему-то представляется более «добрым и милосердным» мальтузианским миром, чем такой мир, в котором людей становится больше или меньше из-за изменения уровня смертности.

Как же выглядела кривая зависимости между рождаемостью и уровнем дохода в доиндустриальном мире? Из совокупных данных для Англии по десятилетиям с 1540-х по 1790-е годы мы уже видели, что эта зависимость могла выражаться горизонтальной линией. Но если функции рождаемости и смертности колебались от десятилетия к десятилетию, то точки, которые мы видим на рис. 4.2, могут не отражать истинных взаимоотношений между доходом и фертильностью.

Возможно, мы сможем лучше представить себе связь между доходом и фертильностью, если сравним фертильность у богатых и бедных семей, живших в одну эпоху. Поскольку в приходских книгах, по которым мы можем вычислить уровень фертильности в доиндустриальной северо-западной Европе, ничего не говорится о доходах и даже о занятиях родителей, этой теме было посвящено очень небольшое число исследований, выполненных на крайне ограниченном материале ^[93].

Однако мы можем с достаточной точностью оценить экономическое положение англичан, изучая их завещания. По крайней мере начиная с XVII века завещания писали самые разные люди — от богатых до бедных. Вот пример завещания, типичного во всех отношениях, кроме его лаконичности:

ДЖОН УАЙЗМЕН из Торингтона, плотник (подписался крестом), 31 января 1623 года

Младшему сыну Томасу Уайзмену выплатить 15 фунтов по достижении им 22 лет. Эту выплату поручаю душеприказчице, коей назначаю жену Джоан, которой надлежит вышеназванного Томаса воспитывать честно и добросовестно, заботясь о его здоровье и обучении, а по достижении 14 лет отдать его в подмастерья. Старшему сыну Джону Уайзмену выплатить 5 фунтов. Сыну Роберту Уайзмену выплатить 5 фунтов, когда ему будет 22 года. Дочери Марджери выплатить 2 фунта и дочери Элизабет — 2 фунта. Сыну Мэтью Уайзмену выплатить 0,25 фунта. Прочие вещи, наличные деньги, долговые расписки, арендуемый дом, в котором проживает завещатель, и земли оставляю жене Джоан. Заверено 15 мая 1623 года ^[94].

В завещаниях могли фигурировать и очень маленькие суммы, как в этом документе:

УИЛЬЯМ CTAPTEH из Толлесхант-Мэйджор, арендатор, 14 ноября 1598 года

Фрэнсису, моему сыну, оставляю 10 шиллингов. Томасу Стонарду, моему зятю, оставляю 1 корову в счет денег, которые я ему должен. Уильяму и Генри, его сыновьям, и Мэри, его дочери, оставляю по оловянному блюду. Остальные мои вещи завещаю моей жене Элизабет. Заверено 3 февраля 1599 года ^[95].