Мазепа - Татьяна Таирова-Яковлева Страница 27

Наказным гетманом Мазепа оставил одного из немногих, на кого мог положиться, — генерального судью Михайла Воеховича, с которым вместе служил еще у Дорошенко. Следить за порядком поручалось и второму доверенному лицу — компанейскому полковнику И. Новицкому. Несмотря на крайне тревожную обстановку, Иван Степанович с искусством настоящего режиссера обставил поездку в Москву как въезд триумфатора. Только личная свита гетмана состояла из восьми дворян, семидесяти дворовых, пятидесяти драгун и двенадцати музыкантов. Среди прочих Мазепа взял и двух отцов-настоятелей: Иннокентия Монастырского, открытого противника «мудроборцев», и Дмитрия Ростовского ^[237]. Видимо, если он решил погибать, так с музыкой. Между прочим, это был первый случай, когда Иван Степанович открыто заявлял о своих амбициях. В Москву ехал не трясущийся от страха «марионеточный гетман», но могущественный правитель обширных территорий.

И еще любопытный момент: вперед себя Мазепа послал в Москву своего доверенного человека, дворецкого Романа Высоцкого, якобы для покупки нужных ему вещей ^[238]. Так уж ли были важны покупки, когда шла речь о власти и жизни? Мы можем только предполагать, какие и к кому давал поручения гетман своему дворецкому. Скорее всего, он готовился к борьбе. А к чему готовился Голицын? Почему с Мазепой ехала вся генеральная старшина, включая Василия Кочубея, полковников, значных товарищей, канцеляристов? Это не могло быть сделано без ведома или даже прямого приказа Голицына. Чтобы прямо в Москве провести выборы нового гетмана? Или князь Василий просто хотел наградить своего верного союзника? Второе сомнительно, тем более что Невилль прямо пишет: приказ Мазепе прибыть в Москву был дан «совсем с другими намерениями». Также и авторы поздних подметных писем на гетмана в один голос утверждали, что он прибыл в Москву по приказу Голицына, чтобы участвовать в государственном перевороте.

Мазепа въезжает в Москву 10 августа. Софья устраивает торжественный прием гетману. За Спасскими воротами его встретил дьяк Посольского приказа Василий Бобинин в сопровождении шести рот стрельцов и двух рот подьячих разных приказов. Гетман сел в присланную «предорогую» (как писал сам Мазепа Новицкому) царскую карету, запряженную шестеркой лошадей, и проехал через Москву на Большой Посольский двор в Китай-городе, где ему были приготовлены палаты ^[239].

Мазепа и его свита еще не знали, что в ночь на 8 августа царь Петр Алексеевич бежал из села Преображенского в Троицкий монастырь. Начинались события знаменитого переворота, приведшего к власти Нарышкиных. Злой рок? Роковое стечение обстоятельств? Или совсем не случайное совпадение? Безусловно, переворот Нарышкиных — один из самых драматичных эпизодов в жизни Мазепы. Но еще и самый загадочный.

На следующий день после приезда, в самый разгар тревожных событий, 11 августа, Мазепа со старшиной были приглашены во дворец «видеть царские очи». Правда, увидел он только Софью и Иоанна. Прием был обставлен с подчеркнутым размахом. Мазепу представлял и «спрашивал о здоровье» сам Емельян Украинцев. Гетману были вручены богатые подарки. Затем Мазепа посетил патриарха Иоакима, который благословил его образом ^[240].

С кем еще общался гетман? В Москве у него были хорошие знакомые далеко не только из окружения Голицына.

Еще в 1679 году Мазепа имел долгие, смелые и откровенные разговоры с думным дьяком Ларионом Лопухиным. Нет оснований полагать, что эти контакты впоследствии прекратились. Между тем Лопухин был отцом Евдокии, жены Петра, и соответственно — сторонником нарышкинского лагеря. Когда в 1688 году на Мазепу был написан донос, он обращался за покровительством к П. И. Прозоровскому, дядьке царя Иоанна, и к Борису Голицыну ^[241]. Следовательно, у него имелись хорошие отношения и с этими двумя сторонниками Нарышкиных. Но это далеко не все. П. И. Прозоровский и Нарышкины считались противниками идеи Вечного мира и сторонниками И. Самойловича. В Москве ходили слухи, что Самойловича в его внешней политике поддерживала «партия царя Петра». Нарышкины даже пытались добиться, чтобы Самойловича после его свержения привезли в Москву, где бы он смог отклонить обвинения в срыве Крымского похода ^[242]. Но ведь именно Мазепа отстаивал в Москве мнение Самойловича о вреде союза с Польшей. Иван Степанович был проводником этой идеи и в петровский период своего гетманства. То есть в своих внешнеполитических симпатиях он был скорее близок к Нарышкиным, чем к Голицыну. Во время второго Крымского похода Мазепа имел смелость писать патриарху Иоакиму, сообщая о трудностях похода и обстоятельствах отступления от Перекопа. Его послание заметно отличалось от тех, которые в те же дни посылал Иоакиму Голицын ^[243]. И Мазепа писал не только патриарху. Во время встречи с Голицыным Петр в сердцах крикнул князю, что тот мог бы взять Перекоп, как советовали Мазепа и другие генералы ^[244]. Значит, он знал о советах Мазепы.

Софья была в растерянности. Казалось, сила была еще на ее стороне, но стрельцы колебались, и послать их походом на Троицу не представлялось возможным. В этих условиях пятидесятитысячная армия казаков, находившаяся в сборе на реке Сож, превращалась в грозное и заманчивое оружие ^[245]. Софья и Голицын проводят новые встречи с Мазепой, всячески его «обрабатывая». Князь Василий даже пригласил его в свое имение ^[246]. Хорошо вооруженные, отлично зарекомендовавшие себя во время Крымского похода сердюки и компанейцы Мазепы могли в кратчайший срок совершить марш на Москву и коренным образом изменить расстановку сил. В Москве это понимали оба лагеря.

У Голицына могла возникать и мысль использовать помощь польского короля, своего союзника по Священной лиге, из-за мира с которым он поссорился со многими боярами. Поляки не дремали. Посол польского короля де ла Невилль, переодевшись слугой, пробирался к гетману и заверял его в «покровительстве» Яна Собеского. И здесь опять же позиция Мазепы становилась решающей. Как должна была ненавидеть его вспыльчивая и решительная Софья, слушая сладкие, осторожные речи гетмана, не говорящего ни «да», ни «нет»! Как должен был проклинать себя за свой выбор Голицын! Впрочем, князь Василий оказался не готовым к открытой борьбе, и все бремя непростых решений пало на царевну.