Тур Хейердал. Биография. Книга 1. Человек и океан - Рагнар Квам Страница 27

Тура Хейердала тоже одно время занимала идея Руссо о «благородном дикаре». Когда-то в разговоре с другом Арнольдом он сравнил цивилизацию с домом, полным людей, которые никогда не выходили наружу и, соответственно, не знали, как этот дом выглядит со стороны. Чтобы узнать это, хотя бы один житель дома должен был выйти за дверь, — именно это Тур и сделал. Он переплыл океан, чтобы на практике проверить идеи философов эпохи Просвещения. Вместе с Лив он хотел «попытаться доказать, что современные европейцы могут вести образ жизни первобытных людей в природных условиях», — сказал Тур корреспонденту при отплытии. Но если он мечтал вернуться к природе, то Руссо считал, что это невозможно. Для него развитие цивилизации возможно было только на основе нового общественного договора. Для верующего в здравый смысл Руссо не было необходимости отправляться на поиски рая, и тем более — на край света.

В эпоху Просвещения многие европейцы говорили о необходимости сексуальной свободы и поэтому восхищались рассказами о Таити; в то же время христианская Европа не желала допускать распространения полинезийской распущенности. В последующие годы и британцы, и французы отправляли миссионеров на Таити и соседние острова, которые тут же приступали к делу, уничтожая культуру тихоокеанских народов и заменяя ее своей собственной. Миссионеры распространяли учение о первородном грехе, борьбе Бога и дьявола и вечном проклятии для тех, кто не желал спасения души. Как бы то ни было, они добились успеха — полинезийцы охотно позволили обратить себя в христианство.

Тур Хейердал объяснял это тем, что религия всегда занимала центральное место в их жизни. Как и христиане, народы Тихого океана имели храмы, священников и религиозные обряды. Хотя понятия о том, что является приличным, у христиан и островитян были различны, в религии полинезийцев тоже существовали четкие запреты, выражаемые словом «табу». Поскольку «такие важные основополагающие понятия как священство, обряд и место для священных собраний у островитян имелись», «европейским миссионерам оставалось лишь заменить почитание старых невидимых богов на почитание нового невидимого Бога», — пишет Хейердал.

Как только новообращенные стали собираться для молитвы Господу Иисусу Христу, старые капища были разрушены, их заменили новыми, которые миссионеры стали называть церквами. Распространенный у туземцев обычай татуировки объявили нехристианским и запретили. Миссионеры хотели также запретить эротические танцы и промискуитет ^[15], но это оказалось им не под силу. Истории о райском Таити не теряли популярности, и остров притягивал, как магнит, жителей Европы и Северной Америки. Понемногу вырос Папеэте, первый тихоокеанский город, и его улицы наполнились джентльменами удачи всякого рода. Вслед за ними появились купцы и чиновники, и новые бесконечные потоки воинственных протестантских пасторов и католических прелатов, ибо нет лучших христиан, чем протестанты и католики, — особенно тогда, когда они ведут неустанную борьбу за полинезийскую душу.

Со временем на острове появились китайцы. В 1860-е годы один британский предприниматель основал хлопковую плантацию и получил разрешение привезти сюда тысячу кули ^[16]. Когда плантация со временем разорилась, китайцы, которые остались на острове, занялись мелкой торговлей и распространением наркотиков. Широкие возможности привлекли на острова новых китайцев, и в конце концов они составили около десяти процентов населения, составлявшего около 20 000 человек.

Традиционно полинезийцы довольствовались сбором фруктов в джунглях и ловлей рыбы в лагуне, поэтому у них не было опыта торговой деятельности. Китайцы, напротив, были в этом деле мастерами; поскольку торговля стала играть все более серьезную роль с тех пор, как европейцы принесли на остров христианство и деньги, они образовали экономический средний класс. Таким образом, китайцы внесли свой вклад в лишение полинезийцев их культурной самобытности.

Именно китайское влияние потрясло Хейердала — это был элемент неожиданный и потому показавшийся ему наиболее чуждым. Туру чудилось, что китайские торговцы встречались ему на улицах Папеэте повсюду. Из «своих грязных щитовых домов, доверху наполненных разнообразными изделиями», они правили торговлей промышленными и продовольственными товарами. Если они не стояли за прилавком, то навязывали свои товары с ручной тележки, которую они таскали за собой по переулкам. Тур заметил, что на здешних рекламных плакатах с французскими и полинезийскими текстами всегда соседствовали китайские.

Однако, несмотря на влияние извне, Таити сохранил свое магическое обаяние. Некто сказал, что каждый, хоть однажды побывавший на острове, должен написать об этом книгу. Многие такие книги писали, и литература о Таити становилась все обширнее. В зависимости от автора, Таити и Папеэте назывались то тихоокеанской жемчужиной, то тихоокеанской клоакой. Первым впечатлением Хейердала было то, что он, во всяком случае, прибыл не на жемчужину. Увиденное им на тихоокеанском острове сильно противоречило его ожиданиям. После нескольких дней пребывания в этом, как им показалось, аду Тур и Лив решили сбежать из Папеэте.

Они пришли на автобусную остановку и стали ждать транспорта. Им сказали, что автобус появится в два часа, но в два он не пришел. Однако они проявили изрядное терпение и остались сидеть на чемоданах «все эти долгие минуты вплоть до трех часов». Время, от которого легко раздражавшийся Тур с удовольствием бы избавился, пустило глубокие корни в его душе — в отличие от полинезийцев, не думавших о часах. На Таити Тур понял: важно только то, что происходит, а время само по себе не имеет значения. Островное время — так называли приезжие этот феномен, к которому они со своей привязанностью к часам привыкали с большим трудом.

«Ни одна душа не сочла опоздание автобуса на час чем-то странным. Напротив, все считали, что все в порядке», — констатировала Лив, когда они наконец забрались в автобус, который на самом деле был грузовиком с небольшой кабинкой, устроенной в кузове. Похоже, что в этот момент Тур и Лив утратили кое-какие из своих иллюзий по поводу жизни на тихоокеанском острове.

Они оставили чемоданы на тротуаре, и теперь, сидя в кузове, Лив смотрела, как сильные руки туземцев закидывают их на крышу самодельного автобуса к квохчущим курам, кроватям, тюкам с одеждой, стульям и рыбе. Их «собственные персоны втолкнулись внутрь кабинки и уселись на деревянную скамью рядом с сухой китаянкой, что крепко сжала губы — видимо, недовольная такой компанией». Еще с ними ехали «толстобрюхие полинезийские матроны, строившие беззубые гримасы под своими огромными шляпами», и «тихоокеанские красотки с волнистыми, черными как вороново крыло волосами, спускавшимися по спине, одетые по последней европейской моде и воспринимавшие происходящее с невозмутимым спокойствием».

Грузовик тронулся с таким сильным толчком, что все полетели друг на друга. Лив, разумеется, подумала, что они направились в пункт назначения, но это было совсем не так. У пассажиров, как оказалось, были какие-то дела в городе, к тому же они то и дело, увидев знакомого, останавливали водителя и выходили для обстоятельной беседы. Шофер послушно исполнял все желания пассажиров, и Лив пришлось со вздохом констатировать, что «полинезийцы не знают, что такое спешка».