Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола Страница 27

Еще одним видом слухов, не столь тесно связанных с апокалиптической тематикой, были рассказы о безбожной природе коммунизма и об отвратительных нравах колхоза, чаще всего связанные с семьей. В деревне говорили, что всех жен сделают общими, а спать придется всем под одним одеялом ^{254}. Как отмечает сотрудник Института научных исследований коллективных хозяйств, эти слухи гуляли буквально по всему СССР ^{255}. Слухи об «общем одеяле» вернули к жизни миф времен Гражданской войны о намерении коммунистов национализировать женщин ^{256}. Судя по всему, помимо этого пищей для них стали один или два случая, когда местные активисты действительно внедрили нечто очень схожее с «общим одеялом». Так, один уполномоченный Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции) сообщил женщинам, что им всем придется спать под одним одеялом со всеми мужчинами. А на Северном Кавказе местные активисты одной из деревень действительно конфисковали все одеяла и сказали крестьянам, что отныне все будут спать на семисотметровой кровати под семисотметровым одеялом ^{257}. Слухи об общем одеяле часто сопровождались разговорами о том, что женщинам остригут волосы, а детей увезут в другие страны или сделают общими ^{258}. На митинге женщин в Шадринском округе на Урале в мае 1930 г. коллективизаторы на самом деле сообщили женщинам, что им придется остричь волосы, поскольку они нужны правительству в качестве утильсырья ^{259}. В 1930 г. на Северном Кавказе говорили, будто детей вывезут в Китай «для улучшения породы» (видимо, китайской) ^{260}. ^[33] На Урале ходили слухи, что детей отправят в специальную детскую колонию ^{261}. В Ленинградской области женщины и девушки были напуганы слухами о том, что с приходом колхозов «детей отберут», «волосы остригут» и конфискуют все приданое ^{262}. В других деревнях говорили, что девушек и женщин вывезут в Китай в качестве платы за КВЖД ^{263}. Женщины деревни Старые Челны в Старочелнинской волости Ставропольского кантона Татарии страшились, что в колхозе их волосы остригут как конские хвосты, заберут детей, им всем придется есть собачье мясо и будут «мужьев выдавать таких, каких нам не надо» ^{264}. На Средней Волге в деревне Покровка Чапаевского района ходил слух, что в колхозе «все будет общее, и мужья и жены… Волосы остригут… Детей отберут, и вы их не будете видеть, будут воспитывать их в сатанинском духе… Церкви сожгут» ^{265}. В Майкопском округе на Северном Кавказе зимой 1929 г. бытовало представление о жизни в колхозе, в котором соединились страхи, связанные с представлениями об упадке нравов и об Апокалипсисе: «В колхозах будут класть специальные печати, закроют все церкви, не разрешат молиться, умерших людей будут сжигать, воспретят крестить детей, инвалидов и стариков будут убивать, мужей и жен не будет, будут спать под одним стометровым одеялом. Красивых мужчин и женщин будут отбирать и загонять в одно место для того, чтобы производить красивых людей. Детей от родителей будут отбирать, будет полное кровосмешение: брат будет жить с сестрой, сын — с матерью, отец — с дочерью, и т. д. Колхоз — это скотину в один сарай, людей в один барак…» ^{266}

Истории об отвратительных нравах колхоза служили метафорами аморальности, безбожия и зла, присущих коммунизму. Эти рассказы ложились на почву апокалиптических настроений, принимая форму системы убеждений, в которой мир коммунизма-Антихриста был непосредственно связан с сексуальной аморальностью и другими извращениями.

Слухи, сравнивающие коллективизацию с крепостным правом, были еще одной метафорой такого рода. Крепостное право стало символом предательства коммунистами идеалов революции, самой ужасной аналогией, которую могло вообразить крестьянство, в чьем историческом сознании крепостное право продолжало играть центральную роль. Во всех деревнях крестьяне проклинали революцию и коммунистическую партию. Осенью 1931 г. в Центрально-Черноземной области следователи ОГПУ отметили такие высказывания крестьян: «Нас коммунисты в революцию обманули, всю землю, выходит, им обрабатываем бесплатно, а теперь последних коров берут»; «Не дают крестьянам никакой свободы, нам нами издеваются и последних коров отбирают»; «Так делают только бандиты, раз отбирают у середняка последнюю корову» ^{267}. Один крестьянин со Средней Волги говорил: «Я 30 лет работал рабочим, мне все говорили — “революция”, я не понимал, но теперь понял, что такое революция, оказывается, она отбирает все у крестьян и оставляет их голодными и раздетыми» ^{268}. Другой житель того же региона возмущался: «Вот вам власть, последнюю корову отбирает у бедняка, это не советская власть, а власть воров и грабителей» ^{269}. В Ленинградской области крестьяне сравнивали колхоз со «старой барщиной» ^{270}. Похожие аналогии появлялись в слухах, ходивших в Центральном промышленном районе, Западном районе, на Нижней и Средней Волге, на Кубани и во многих других местах ^{271}. Жители деревни Ильино Кузнецкого района Кимрского округа Московской области в начале 1930 г. предупреждали: «Колхозы это барщина, второе крепостное право» ^{272}. Согласно донесению ОГПУ того же периода, на Украине крестьяне говорили: «Нас тянут в коллектив, чтобы мы были вечными рабами» ^{273}. Слухи несли весть о том, что коллективизация означает хаос, голод, гибель посевов и скота ^{274}. Некоторые шли еще дальше, предвещая возвращение помещиков и белых. Они усиливали страх крестьян перед закрепощением, взывая к образам вторжения и всадников Апокалипсиса ^{275}. Смысл таких слухов был ясен каждому жителю деревни. Вряд ли крестьяне действительно думали, что колхоз — это возвращение к настоящему крепостному праву ^{276}. Последнее скорее служило метафорой для отражения всего того зла и несправедливости, которые обрушились на деревню. Как и тема апокалипсиса, восприятие колхоза как крепостного права было одной из форм инверсии советской власти и революции.