Павел Первый - Анри Труайя Страница 26

5 ноября 1796 года Павел и Мария Федоровна обедали с некоторыми своими близкими друзьями на мельнице Гатчины в пяти верстах от дворца. Великий князь пребывал в дурном настроении духа, он знал, что через несколько дней, а точнее, 24 ноября наступает день Святой Екатерины, праздник небесной покровительницы Ее Величества, и по сему поводу ожидалось, что Екатерина огласит манифест, который определит порядок престолонаследия в пользу его сына Александра. Произойдет ли это на самом деле? Не ошибаются ли те, кто распространяет эти слухи? Во всяком случае, прогнозы были самыми противоречивыми. Некоторые утверждали, что до оглашения этого документа он хранился в шкатулке императрицы и до сих пор его никто не видел и не читал. Беспокойство, которое испытывал Павел в этой удушливой для него атмосфере завершения правления Екатерины, усугублялось тем, что предшествующей ночью ему и его жене привиделся странный сон, который утром, проснувшись, они пересказали друг другу. Оба они увидели чью-то мощную руку, которая неумолимо приподняла их от земли к небу. Что же могло значить это странное видение? Не предзнаменование ли это их смерти, которую замысливает им Ее Величество? Рассказывая этот ночной кошмар своим собеседникам за столом, великий князь имел бледное растерянное лицо, как будто бы его только что приговорили к смертной казни на эшафоте.

Покончив с трапезой, Павел потребовал побыстрей доставить их в Гатчину. По дороге домой навстречу карете Их Высочеств прискакал курьер, сообщивший, что в Гатчине их дожидается один из братьев Зубовых, который должен сообщить им «очень важную новость». Выслушав курьера, великий князь побледнел, еще раз уточнил: сколько братьев будут ожидать его во дворце? Узнав, что только один, он перекрестился и пробормотал: «Если один, то все идет к концу!»

Прибыв к себе во дворец, он сразу же был предупрежден, что его дожидается Николай Зубов, который просит немедленной аудиенции. Предлога для того, чтобы увильнуть от этой встречи, у Павла не было! На мгновение ему даже уже привиделось, что он арестован, брошен в застенки крепости и хладнокровно казнен по приказу своей матери, так же, как это случилось с его отцом, которому было всего 34 года. Преодолев минутную слабость, Павел приказал впустить Николая Зубова, прибывшего из столицы. Войдя в кабинет великого князя, его посетитель имел скорее глубоко опечаленный, чем угрожающий вид. Прерывистой речью он поведал Павлу, что его мать, Ее Императорское Величество Екатерина II, сражена апоплексическим ударом и находится в весьма плачевном состоянии и что он прибыл для того, чтобы сопроводить Его Высочество к изголовью умирающей матери. В какую-то секунду Павел вновь не знал, как ему поступить: испытав святотатственную радость от услышанной новости и одновременно страх перед предчувствием опасности, таившейся за этим сообщением, он мучительно соображал, последовать ли ему вместе с Николаем Зубовым в Санкт-Петербург и не попадет ли он там в заранее заготовленную западню. Во всяком случае, он не мог больше откладывать своего решения. С тревогой в сердце он приказал запрягать коней и вместе с женой сел в коляску. Николай Зубов поспешил выехать раньше, чтобы позаботиться о перекладных лошадях. День выдался тихим и морозным. Колокольчики весело перезванивались в зимней тишине. Снег пышно возлежал по обеим сторонам дороги и простирался до самого горизонта. Ни Павел, ни Мария Федоровна не осмеливались произнести ни слова, мысли, которые занимали их в эти минуты, были далеко не печальными.

На первой же перегонной станции им встретился камергер Федор Ростопчин, прибывший прямо из Санкт-Петербурга. Последний подробно рассказал Их Высочествам о деталях болезни императрицы. Этот придворный камергер Ее Величества обнаружил ее сегодня утром лежащей без движения в своей гардеробной. Апоплексический удар. Она парализована. Есть опасения, что уже не сможет больше подняться. Пока меняли лошадей, Павел вышел на улицу, чтобы размять затекшие ноги. Приблизившись к нему, Ростопчин ожидал увидеть в его глазах слезы. Он даже, взяв за руку великого князя, пробормотал ему с участием слова соболезнования: «Государь, какая минута для Вас!» Но в ответ Павел, вдруг выпрямившись, твердо и просто произнес: «Подождите, дорогой, подождите! Мне сорок два года. Бог мне поспешествовал. Быть может, даст мне сил и ума, чтобы смог я выдержать сан, мне Им уготованный. Будем надеяться на милость Его!»

Но настанет ли его час, когда он единолично возьмет бразды правления государством и станет императором России? Павел пока не был еще до конца в этом уверен, возможно, ему предстоит в дальнейшем остаться только лишь первым князем империи под управлением своего сына. Экипаж выехал, когда во дворе уже смеркалось, а мысли великого князя все мрачнели, становясь похожими на темное непроглядное небо. Одна за другой по эстафете сменялись перекладные станции, и повсюду им сообщали последние новости о состоянии здоровья Ее Величества. Павел и его жена все время были в курсе происходящего. Еще до приезда им успели передать, что императрица никого не желала видеть, кроме своих внуков Александра и Константина, которых поначалу не было в столице, но сейчас они уже вернулись и находятся подле своей бабушки. Сообщили также, что приглашены все лекари, которые, демонстрируя ей полное спокойствие, сменяют друг друга и проводят необходимые консультации, и что во всех церквях служились молебны о выздоровлении «матушки Екатерины». Раздираемая противоречивыми чувствами страха, набожности и надежды, Мария Федоровна подбадривала своего мужа, так чтобы никто не мог услышать ее и использовать ее слова для противостояния отца и сына до тех пор, пока еще Павел лелеял надежду на свою счастливую звезду.

В половине девятого вечера карета великого князя остановилась перед фасадом Зимнего дворца. Величественное здание в этот момент походило на улей. Многочисленные придворные и знатные особы столпились в зале, стояли на лестнице, чутко прислушиваясь к тому, что происходит за дверьми, и сбегались по первой же тревоге, дабы не пропустить исторический момент. Вели они себя при кончине императрицы, которая продолжительное время царствовала на троне, достаточно нетерпеливо. Всем им хотелось поскорей узнать имя наследника, иначе говоря, их всех интересовал вопрос, кому придется впредь поклоняться, и всем им не терпелось побыстрей угодить преемнику, чтобы продолжать разматывать свой клубок жизни под сводами этого величественного дворца. Кто будет наследником, следующим царем России: Павел или Александр? Между ними вовсю заключались пари. Павел, вступив в гущу этой жалкой раболепной толпы, на какой-то момент замедлил свой шаг и чуть было не попятился назад. В этот миг он заметил среди присутствующих последнего фаворита своей матери Платона Зубова. Но, взяв себя в руки, Павел продолжил свое движение, отметив при этом, что этот человек, которого он и раньше принимал за полное ничтожество, выглядит в эту минуту совершенно убитым горем, а его лицо напоминает вид изможденного попрошайки. Платона Зубова сопровождал вице-канцлер Безбородко, также обязанный Екатерине своей карьерой. Оба они трусливо опустились перед Павлом на колени, опасаясь попасть под опалу наследника трона и утратить свои привилегии. Павел повел себя в высшей степени милосердно: он поднял и любезно обнял их, затем учтиво поприветствовал знатных особ, присутствующих в зале, которые тут же низко склонились, прогнувшись по пояс, и бормотали слова соболезнования во время его прохождения мимо них. Сатисфакция от проявления официозного уважения не стоила ничего по сравнению с тем сильным чувством удовлетворения, которое он испытал, увидев двух своих сыновей, Александра и Константина, переодевшихся для встречи с ним во дворце в прусские мундиры, инициатором введения которых в России был Павел. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что Александр и в дальнейшем будет относиться к нему с сыновьим почтением и не станет настаивать на своих правах на престолонаследие. Тем не менее Павел не дает себе расслабиться и все еще держится настороже до тех пор, пока он сам не обнаружит этот злосчастный манифест, тайно хранимый в недрах бумаг императрицы и угрожающий взорваться в самый неподходящий момент, подобно адской бомбе. В такой стране, как Россия, где традиции и суеверия соблюдаются достаточно строго, предсмертная воля монарха, одной ногой стоящего на краю могилы, могла склонить чашу весов в любую сторону и была способна намного сильнее повлиять на народ, чем кто бы то ни был.