Иван Тургенев - Анри Труайя Страница 26

Сентиментальная интрига романа «Дым» была похожа на интригу «Дворянского гнезда». Герой этого нового романа Литвинов – такой же нерешительный, склонный к сомнениям Гамлет. Он живет в Баден-Бадене со своей невестой, скромной Татьяной, и ее теткой Капитолиной Шестовой. Волею случая он встретил там молодую красивую женщину – своенравную, пылкую Ирину, в которую когда-то был страстно влюблен и собирался на ней жениться. Однако после первых успехов в свете Ирина оставила его, сделав блестящий выбор. В Баден-Бадене со своим мужем – общительным, изысканным тщеславным генералом – она правит маленьким русским обществом городка. Увидев Литвинова, она лелеет единственную мысль – вновь покорить его, и он уступает, прекрасно сознавая, что вернувшаяся любовь к капризной легкомысленной Ирине закончится неудачей. Он оставляет невесту и предлагает Ирине бежать с ним. В последнюю минуту, разрушив во второй раз жизнь Литвинова, она отказывает ему, решив остаться с мужем. Из вагона поезда, который должен вернуть его в Россию, «закостеневший от горя» Литвинов смотрит на паровозный дым, клубящийся по перрону станции. «Он сидел один в вагоне, – пишет Тургенев. – Никто не мешал ему. „Дым. Дым“, – повторил он несколько раз, и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь – все русское, особенно все русское. „Все дым и пар, – подумал он, – все будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а в сущности все то же и то же, все торопится, спешит куда-то и исчезает бесследно, ничего не достигая“. Несколько лет спустя, осознав ошибку, раскаявшийся Литвинов находит свою бывшую невесту и женится на ней. Что касается Ирины, то она продолжает вести светскую жизнь. Богатая, осыпанная похвалами и несчастная, она отвергнута высшими лицами общества из-за своего положения. Даже молодые люди отдаляются от нее, опасаясь ее „озлобленного ума“».

Однако «Дым» не сводился к истории о любовной неудаче. Роман содержал двойную сатиру. Сатиру на высокомерных и никчемных генералов, которые составляли окружение Ирины; и сатиру на старых друзей автора. В сознании Тургенева это пронизанное ностальгией и вместе с тем желчное произведение было прямым ответом Герцену и всем тем молодым людям, которые презирали европейскую культуру и упивались славянским мистицизмом. Они бранили его, а он отвечал иронично, страстно, что свидетельствовало о незрелости характера. В самом деле, этот вежливый и уступчивый человек, не наделенный мужеством от природы, не колеблясь, противостоял брани, вражде и опале ради того, чтобы остаться верным своим убеждениям. Борьба идей не пугала его. Он даже при случае искал ее. В «Дыме» некто Потугин злобно нападает на тех, кто упрекал его за то, что привольно чувствовал себя за границей: «Я и люблю и ненавижу свою Россию, свою странную, скверную, дорогую родину. Я вот теперь ее покинул: нужно было проветриться немного; я покинул Россию, и здесь мне очень приятно и весело; но я скоро назад поеду, я это чувствую». Кроме того, тот же Потугин высмеивает русское искусство, русское высокомерие, русскую отсталость во всем. Конечно, Тургенев не подписывался под всеми взглядами Потугина. Однако его любовь к Западу делала его в какой-то степени причастным к его герою. Даже тогда, когда он называл себя русским до кончиков ногтей, в нем жил европейский дух.

Он ожидал бурных выступлений против своей книги в России. Они превзошли все его ожидания. Консервативные круги возмутились недоброжелательным описанием высшего общества, славянофилы упрекали его за дискредитацию родины, революционеры отнеслись к нему как к старому болтуну, который не способен понять значение молодой русской силы. Герцен, которому он отправил свой роман, приветствовал его ядовитой статьей в «Колоколе»: «Этому бедному Ивану Сергеевичу очень уж было необходимо напустить столько дыма? Природа наделила его разного рода талантами: он может рассказывать об охоте, умеет своим пером стрелять по разным тетеревам и глухарям, живущим в „дворянских гнездах“ и в „затерянных уголках“. Однако „нет, – говорит он, – я должен быть жестоким, злым, ядовитым публицистом“. Но в прекрасном сердце нет ни яда, ни злобы». А Тургеневу написал: «Я искренне признаюсь, что твой Потугин мне надоел. Зачем ты не забыл половину его болтанья». Уязвленный Тургенев ответил: «Тебе наскучил – Потугин, и ты сожалеешь, что я не выкинул половину его речей. Но представь: я нахожу, что он еще не довольно говорит, – и в этом мнении утверждает меня всеобщая ярость, которую возбудило против меня это лицо». (Письмо от 10 (22) мая 1867 года.) А молодому критику Писареву признавался: «Быть может, мне одному это лицо дорого; но я радуюсь тому, что оно появилось, что его наповал ругают в самое время этого всеславянского опьянения, которому предаются именно теперь, у нас. Я радуюсь, что мне именно теперь удалось выставить слово: „цивилизация“ – на моем знамени, – и пусть в него швыряют грязью со всех сторон». (Письмо от 23 мая (4) июня 1867 года.) В правительственной прессе Тургенева обвиняли за то, что «оскорбил национальное чувство», что был «клеветником» и «лжецом», в том, что ничего не знал о России. «Знаю, что меня ругают все – и красные, и белые, и сверху, и снизу – и сбоку – и особенно сбоку. Даже негодующие стихи появились. Но я что-то не конфужусь». (Письмо к Герцену от 23 мая (4) июня 1867 года.) Некоторые критики сочли, что полемические дискуссии вредили сентиментальной интриге между Литвиновым и Ириной. Другие посчитали, что писатель выдохся и что его новый роман возвращался к эстетике сороковых годов.