Брут. Убийца-идеалист - Анна Берне Страница 26

Если же говорить по существу, то к деятельности Цезаря он относился критически, хотя и совсем из иных соображений, нежели высшее римское общество. Восстание популяров ни в коей мере не могло смутить сына помощника Мария. В сказки про кровожадность Гая Юлия, распространяемые пропагандой Помпея, он тоже не верил, тем более что со своими соотечественниками проконсул вел себя совсем не так, как с варварами. Оптиматы лгали: Цезарь вовсе не жаждал римской крови. Даже гарнизону Коринфия он предложил выбор: присоединиться к нему или спокойно вернуться в лагерь Помпея. Если вспомнить, как тридцать лет назад повел себя под Мутиной Помпей, вероломно убивший поверженного соперника, станет понятно, кто из них двоих больше заслуживал уважения Брута.

Но все эти доводы бледнели в сравнении с одним, решающим: Цезарь поднял мятеж и попрал священный республиканский закон, верность которому составляла предмет гордости всего рода Юниев.

Впрочем, разве он не знал, что Помпей вынашивал столь же честолюбивые планы? Прав Цицерон, утверждающий, что речь идет о борьбе за власть двух тиранов. Но все же... В нынешней ситуации именно Гней Великий воплощал преемственность законной власти. Если не считать Сервилию и Лепида, ее зятя, все близкие Брута собрались в лагере Помпея: разумеется, Аппий Клавдий, но и Гай Кассий, который теперь командовал частью сенаторского флота, и Катон, несгибаемый Катон, в качестве наместника Сицилии готовивший остров к обороне.

Нужно выбирать... Но разве великие боги уже не сделали этот мучительный выбор за него?

Киликия не оспаривала власти Гнея Помпея. Покоритель Востока, Великий сумел сохранить верность восточных деспотов и царьков от Армении до Иудеи, которые выразили горячее желание оказать ему поддержку. Брут своими глазами наблюдал, как шла лихорадочная подготовка к войне против Цезаря.

Воодушевление жителей провинций подогревали последние новости из Европы, согласно которым дела у Цезаря шли вовсе не блестяще.

6 апреля он вышел из Рима, предварительно завладев сокровищами казны. Последний оставшийся в городе трибун пытался отстоять государственные сестерции, но дрогнул перед угрозой казни. Цезарь двинулся к Провинции и осадил Массилию, которую защищал тот же Луций Агенобарб, который без сопротивления сдал Корфиний. На сей раз крупный галльский город, населенный греками, не спешил распахнуть ворота перед завоевателем. Возложив неблагодарную задачу держать осаду города на Децима Юния Брута, двоюродного брата Марка, Цезарь двинулся к Испании, чтобы разбить стоявшие там легионы Помпея и помешать им ударить ему в тыл.

Стычки следовали одна за другой, и Гай Юлий с неудовольствием убедился, что воевать против римских солдат гораздо труднее, чем против кельтских вождей. Он потерпел несколько чувствительных поражений. С началом весны пошли проливные дожди, отнюдь не облегчившие ему жизнь.

В сенаторском лагере уже предвкушали победу и верили, что испанская кампания окажется для Цезаря роковой. С фронта поступали исполненные оптимизма донесения, и на их фоне восточные союзники спешили присоединиться к Помпею. Квестор проконсула Киликии Марк Юний Брут не мог не принимать участия в делах провинции.

Гней Помпей приказал, чтобы один из киликийских легионов направился в Македонию. Прибывший вскоре Марк Кальпурний Бибул стал заниматься формированием флота, который обеспечил бы Великому господство в водах Средиземного и Адриатического морей. Он нервно требовал трирем, матросов и гребцов.

Свежеиспеченный флотоводец старался изо всех сил, так сжигала его ненависть к бывшему коллеге-консулу. Если Брут встречался с ним, то наверняка заметил, что муж Порции выглядит неважно: крушение иллюзий и политические битвы состарили его раньше времени. Возможно, Марка посещала мысль о том, что Порция скоро овдовеет...

Если бы это случилось, он без колебаний развелся бы с Клавдией, с которой, в сущности, почти и не жил вместе. Однако для женитьбы на Порции надо было самому остаться в живых. Разве это не веская причина, чтобы и дальше держаться в стороне от схватки? Но Брут знал, что дочь Катона, такая же несгибаемая, как ее отец, когда речь шла о великих принципах, ни за что не согласится связать свою судьбу с трусом. Он должен заслужить Порцию, а значит — броситься в самую гущу братоубийственной войны, какой бы отвратительной она ему ни казалась.

Кто из соперников защищал Добро? Наверное, никто. В чем же тогда состоял его долг мужчины, римлянина и гражданина? Марк перестал что-либо понимать в происходящем. Последние вести, прибывшие из Испании, окончательно сбили его с толку. В квинтилии Гай Юлий одержал убедительную победу над легионами Помпея, а вскоре после этого сдалась Массилия. Цезарь мог вернуться в Рим, где зять Брута Марк Эмилий Лепид — «снисходительный» супруг Юнии Старшей, следуя советам Сервилии, готовил почву для его провозглашения диктатором. По всей вероятности, сразу после этого Цезарь не замедлит повернуть свою армию на Восток.

Развязка приближалась. Дальнейшие колебания приведут лишь к тому, что в обоих лагерях на него начнут коситься с подозрением. Надо решать.

Между тем город бурлил. Без конца прибывали все новые воины — ветераны прежних сражений Помпея, с тех пор осевшие на Востоке и посвятившие себя торговле. День и ночь шла вербовка сотен сирийцев, галатов, армян. Всадники осматривали зубы и щупали бабки доставленных из Каппадокии коней. А Брут, покончив с чиновничьей рутиной, возвращался к себе и садился за «Историю» Полибия, над кратким изложением которой работал уже давно. Перипетии борьбы старинных греческих городов на время отвлекали его от событий современности, и порой он ловил себя на том, что мечтает о тихой жизни бедного провинциального ученого, которому ни имя, ни семейные традиции не мешают читать, писать, думать и любить.

Но о чем это он? Он, Марк Юний Брут, последний отпрыск самой славной в республиканской аристократии фамилии! Он не имеет права уронить честь своего рода! Об этом же, кстати, с беспощадной суровостью написал ему в недавнем гневном письме и дядя. Со свойственной ему грубостью, которую он считал достоинством, Катон приказывал племяннику не мешкая покинуть Киликию, погрузиться на один из кораблей Бибула и следовать в Диррахий (ныне Дуррес, Албания).

И Марк повиновался.

Нет, его личное отношение к обоим соперникам ничуть не изменилось, но жесткое, почти оскорбительное письмо Катона словно открыло ему глаза. Если он по-прежнему видит свой долг в защите Добра, Закона и Справедливости, сомнения неуместны: законность и родину олицетворяет Гней Помпей. Пусть сам в реальной жизни он не раз попирал эти высокие принципы, это ничего не меняет: сегодня он — глава Республики, сегодня он — Рим. Не зря сам Цицерон присоединился к нему[44], не говоря уже о самом Катоне! Не думает ли Брут, что он больше дорожит Республикой, чем они оба?

Что ему оставалось? Подавив в себе отвращение, гнев и дурные предчувствия, осенью 49 года он направился в Диррахий, где сосредоточились главные силы сената.

Гней Помпей, хоть и постарел, но по-прежнему оставался выдающимся стратегом. Диррахий представлял собой чрезвычайно выгодную позицию. Расположенный на оконечности гористого полуострова, на севере широкого залива, защищенного лагуной, город был совершенно неприступен с суши. Опасность подстерегала его с моря, но с этой стороны город охранял многочисленный флот, которым командовал Бибул. Хотя Марк Кальпурний и не был настоящим моряком, ненависть к Цезарю успешно заменяла ему и знания, и талант. Словно сторожевые псы, его суда день и ночь патрулировали морскую гладь, в любую минуту готовые растерзать непрошеного гостя.