Толстой-Американец - Михаил Филин Страница 26

Дело в том, что в конце лета и осенью 1804 года в Ситке развернулись настоящие военные действия против туземцев, которые вышли из повиновения, разрушили российские поселения и убили «многих невинных людей». В кровопролитных сражениях приняли участие и моряки с находившегося в тех краях фрегата «Нева». Окажись граф Фёдор Толстой здесь в означенную лихую пору, он, конечно, примкнул бы к соотечественникам — и в таком разе неизбежно попал бы и в записки капитан-лейтенанта Юрия Лисянского, и в реляции перепуганных чиновников Российско-Американской компании. А впоследствии, вестимо, появились бы и надлежащие анекдоты о битвах кавалера посольства с дикарями.

Но ни официальных сведений, ни анекдотов о подвигах нашего героя в ситкинских баталиях, естественно, нет.

Короче говоря, Фёдор Толстой в Русской Америке не был.

Это отнюдь не означает, что данное ему «авансом» (см. письмо С. Н. Марина, приведённое выше) прозвище «Американец» он оправдал обманным путем, посредством фальсификации. Прежде всего. Толстой, как мы помним, посетил Бразилию — следовательно, граф попал-таки в Америку, правда, в Южную ^[251]. Во-вторых, наш герой довольно долго обретался в местах, находившихся «под протекторатом» Российско-Американской компании, и для современников графа Фёдора, едва знакомых с этногеографией восточного края империи, этого, видимо, было вполне достаточно для причисления Толстого к сонмищу американцев.

К месту будет заметить, что в словоупотреблении XVIII — первой половины XIX века «американцами» кого только не называли: и сотрудников Российско-Американской компании, трудившихся на огромной, в тысячи вёрст, территории; и бледнолицых граждан Северо-Американских Штатов (jankee; см., например, пушкинского «Джона Теннера»); и коренных жителей Северной Америки индейцев; и представителей многих народов, живших в Русской Америке, как то: алеутов, эскимосов, колошей… ^[252] При столь расширительном, совершенно не устоявшемся толковании данного слова в «американцев» даже весьма просвещённые лица (вроде А. С. Грибоедова или Ф. В. Булгарина) могли заодно записать и неведомых им камчадалов, населявших Камчатку. А записав, не делать особой разницы между ними, «природными сей страны жителями» ^[253], и, допустим, их близкими соседями — алеутами. К тому же внешний облик камчадалов, особенности их быта и культуры, разительно отличавшиеся от европейских («цивилизованных»), имел известную схожесть с обликом и прочими этнологическими характеристиками других «диких американцев».

Камчадалы, принявшие христианское исповедание, занимались преимущественно охотой на соболей и рыболовством, регулярно использовались в качестве проводников и курьеров, они славились радушием и были лояльны к россиянам. «Не могу я умолчать о сих честных людях, которые в доброте сердца, в верности, гостеприимстве, постоянстве, повиновении и преданности к начальникам не уступают многим самым просвещённым народам, — писал изучавший этот народ Иван Крузенштерн. — Они полезны во многих случаях, а часто даже и необходимы. Камчадалы не живут в городах, построенных россиянами, но рассеянно во внутренности Камчатки малыми селениями, называемыми острогами различной величины. <…> Каждый острог состоит под непосредственным начальством тайона, избираемого ими из всего своего общества <…>. В тайоны избирают обыкновенно прилежнейшего камчадала, отличающегося своим хорошим поведением, а больше стараются выбирать из старинных тайонских фамилий, которые были тайонами до покорения россиянами Камчатки» ^[254].

В другом месте записок капитан-лейтенант Крузенштерн упомянул о камчадалах, «живущих около Петропавловска» ^[255]. Видимо, в эти-то остроги (обычно насчитывавшие тогда, после сильной эпидемии, 15–20 человек) и наведывался отдыхавший Фёдор Толстой. Здесь граф мог погостить, испить «горячего вина» (к коему камчадалы имели явную склонность) и разжиться всяческими вещицами, этнографическими редкостями, которые позднее с гордостью демонстрировал столичным приятелям. «Дома он одевался по-алеутски, — свидетельствовал один из знакомцев графа Фёдора, — и стены его увешаны были оружием и орудиями дикарей, обитающих по соседству с нашими Американскими колониями» ^[256]. Впрочем, в домашнем музее графа Толстого, скорее всего, были представлены диковинные предметы, добытые, как выразилась его дочь, «во всех странах света».

Итак, отдохнув в Петропавловске и в окрестностях порта, среди горячих ключей и дикарей, достаточно долго, граф Фёдор Толстой не стал, по нашему убеждению, «пробираться» в Америку — он, обязанный возвращаться в Преображенский полк, выбрал для себя другое продолжение путешествия. И в распоряжении биографа есть разрозненные опорные факты, из коих, как из кубиков смальты, составляется определённая мозаичная картина.

Прежде всего, обратимся к автобиографической хронике Прасковьи Фёдоровны Перфильевой «Несколько глав из жизни графини Инны», которая была напечатана в журнале «Русский вестник» в 1864 году. Там, по утверждениям автора, дочери графа Фёдора, отец её «верно обрисован» в образе графа Камского (почти Камчатского) и в рассказах о нём «нет ничего прибавленного» ^[257]. Три строки этого сочинения, могущего считаться достоверным историческим источником, посвящены интересующему нас эпизоду. Вот они:

«Во время одного из своих путешествий он вынужден был для возвращения в Россию поступить матросом на купеческое судно» ^[258].

Но возвращаться в Россию из Петропавловска морем значило в ту пору одно: идти в Охотск, лежащий на берегу Охотского моря.

Такие переходы — через проливы севернее Курильских островов — в начале XIX столетия стали обыденными, и за одну навигацию несколько кораблей Российско-Американской компании пересекали Охотское море в обоих направлениях. Барон В. И. Штейнгейль, например, в течение ряда лет водил «казённые транспорты» из Охотска в Петропавловск и обратно ^[259]. А в июне 1805 года на петропавловском рейде, как зафиксировал Иван Крузенштерн, находились сразу два купеческих судна, пришедшие из Охотска, — «Феодосия» и «Мария» ^[260]. Добавим, что и списанные на берег с фрегата «Надежда» одновременно с Фёдором Толстым живописец Курляндцов и доктор («натуралист по части ботаники» ^[261]) Бринкин были отправлены в Петербург также через Охотск ^[262].