Солоневич - Константин Сапожников Страница 26

На семейном совещании решили воспользоваться распространённым для советской «выездной» практики 1920–1930-х годов фиктивным браком. Тамочка подобрала кандидата на роль мужа — чешского немца Бруно Прцевоцни (по другой транскрипции — Пшевозни). С ним она познакомилась в Берлине, когда работала в советском торгпредстве. Типограф по профессии, Бруно был членом КПГ и по партийной линии отвечал за агитацию и пропаганду в одном из рабочих районов Берлина. В советском полпредстве ему доверяли, он преподавал сотрудникам немецкий язык. Бруно был моложе Тамары (по словам Бориса, «годился ей в сыновья»). В чекистских сводках о характере отношений Бруно и Тамары было написано так: «Во время пребывания на постоянной работе в Торгпредстве в Берлине Солоневич Т. В. состояла в фактическом браке с германским гражданином Прцевоцни».

Юрий всю жизнь мучился тем, что скрыл от отца реальную историю отношений матери и Бруно: «Одно моё письмо батьке, посланное (из Берлина) года два назад, могло бы прервать весь процесс Тамочкиного с Бруно романа. Но оно послано не было, и это была моя вина». «Струсил»; «смелости не хватило»; «в их глазах я был бы трусливым ябедой»; «боялся промахнуться и развалить мои с Тамочкой отношения»; «батька бы, вероятно, простил мне, но Тамочка — никогда. А мама у людей бывает только одна», — эти слова Юрий написал почти через шестьдесят лет после «фиктивного развода» своих родителей.

«В ЗАГСе и развод, и бракосочетание действительно много времени не занимали, — вспоминал Юрий. — Пять рублей и пять минут. Но, тем не менее, когда разговор дошёл до ЗАГСа, я как раз смотрел на батьку, и мне показалось, что я буквально слышал, как его сердце стукнуло о пол». К тому же Иван Лукьянович узнал, что его Тамочка «зачем-то наврала Бруно, что она и батька друг друга давно уже не любят, вместе больше не живут, развелись вот уже полгода назад». И ещё один не менее важный момент этой драматической истории: не было никаких сомнений, если Бруно «раскусит Тамочкину стратегию», он откажется от женитьбы. Поэтому пришлось имитировать и развод, и жизнь врозь, и даже добиваться отдельной квартиры для Тамары, в которой она принимала приезжавшего в Москву Бруно ^[43].

В один из таких приездов Прцевоцни наконец-то оформил в загсе брак с Тамарой. Через день он уехал в Германию, сославшись на то, что не может оставаться в Советском Союзе без соответствующего разрешения партийной организации. После отъезда Прцевоцни Тамара возбудила перед Иностранным отделом (ИНО) Мособлисполкома ходатайство о выходе из советского гражданства по причине «выезда к месту жительства супруга». Бюрократические хлопоты были сложными, со многими препонами. Тамара строчила жалобы в разные инстанции, нередко используя формулировки, сочинённые «первым» мужем. В сентябре 1932 года постановлением ЦИКа её ходатайство было удовлетворено. Тамара без задержек оформила в германском посольстве паспорт и уехала в Берлин.

«Очень трудно рассказывать о мучительности наших колебаний и о моментах нашего прощания», — вспоминал позднее Иван. При этом неизменно добавлял, что о подробностях «легального отъезда» Тамары «говорить преждевременно». Через десятки лет об этом написал его сын, и ему было не менее тяжко вспоминать «подробности». В одном из своих писем в редакцию «Нашей страны» Юрий сообщал: «В работе над моими „мемуарами“ я сейчас приближаюсь к самому критическому моменту в батькиной жизни: его с Тамочкой полуподдельному разводу. Батька сам никогда о нём ничего не писал, разве что мимоходом, не желая признаваться в том, что не всё было уж так идеально в нашем семействе. Этот развод совпал с нашей катастрофической первой попыткой драпежа, ответственность за который он нёс всецело на себе, хоть это и было глупо. Но такие два события, свалившиеся на беднягу одновременно, действительно подвергли его характер невероятному испытанию. Я тоже одно время думал всю эту историю опустить, но отказался от этой идеи, считая, что она его портрету повредить не может. Наоборот» ^[44]…

Планируя побег в Финляндию, Солоневичи не могли не думать о судьбе близких. Репрессивные меры властей в отношении родственников были неизбежны. Летом 1931 года Иван с семьёй съездил на несколько дней к отцу в Ялту, не столько для отдыха, сколько для того, чтобы посвятить его в планы бегства. Иван признался, что удерживает его только одно: опасения, что карательные органы отыграются за их бегство на близких родственниках.

— Вы можете пострадать по нашей вине, — сказал Иван.

— Обо мне не беспокойся, — прервал его отец. — Мне бояться нечего. Я уже прожил свою жизнь. Будь я моложе, пошёл бы с вами. Раз вы решили, идите до конца. Вы сильные — сможете вырваться…

Лукьян Михайлович жил с детьми, без хозяйки: жена умерла в Екатеринодаре в 1920 году от тифа. Детей было четверо: сын Евгений (1905), дочери — Софья (1909), Зинаида (1915) и Любовь (1920) ^[45]. После переезда в Крым Евгений возглавил артель рыболовов. Софья, как старшая, обстирывала и кормила семью, ухаживала за отцом. Сам Лукьян имел небольшое «приусадебное» хозяйство, изготавливал в домашних условиях кефир, который продавал курортникам. К слову сказать, «кефирную закваску» отца Иван взял с собой в первый побег, планируя наладить на каком-нибудь литовском или латвийском курорте его коммерческое производство.

Драматична история провалившихся побегов Солоневичей. В книге «Россия в концлагере» Солоневич подробно рассказал о них. Первую попытку предприняли в сентябре 1932 года. Летом того года Иван сделал пешую разведку к финской границе от станции Кивач Мурманской железной дороги до села Койкоры на реке Суне. Он не дошёл до границы вёрст двадцать. Около Койкор его подцепили сельские активисты-комсомольцы, и ему стоило очень большого труда вырваться из этой разведки. Однако маршрут был подобран, досконально изучен и, по словам Ивана, «группа шла наверняка». В организации этого пробного похода Ивану помогала его давняя ленинградская знакомая Анастасия Наумова, участница скаутского движения в прошлом и, как отмечено в материалах разработки Солоневича, «его сожительница» в конце 1920-х — начале 1930-х годов (по оценке чекистов, политической основы в отношениях Ивана с нею «не просматривалось»).

Солоневич вспоминал, что группа была вооружена до зубов: «У меня был тяжёлый автоматический дробовик браунинга 12-го калибра, у Юры такого же калибра двустволка. Патроны были снаряжены усиленными зарядами пороха и картечью нашего собственного изобретения, залитой стеарином. По нашим приблизительным подсчётам и пристрелкам, такая штуковина метров за сорок и медведя могла свалить с ног. У Бориса была его хорошо пристрелянная малокалиберная винтовка. Вооружённые этаким способом, мы могли не бояться встречи ни с чекистскими заставами, ни с патрулём пограничников».

В группу помимо Ивана, Юрия, Бориса и Ирины Пеллингер входили Елена Леонардовна Пржиялговская, аристократическая дама с польско-литовскими предками, муж которой Иосиф Антонович был другом Ивана ещё с дореволюционных лет, и бухгалтер Степан Никитич Никитин. Последние двое были полезны Солоневичам тем, что имели за границей богатых родственников, которые обещали помочь беглецам после пересечения границы.