О, возлюбленная моя! Письма жене - Вольф Мессинг Страница 26

Теперь о деле. Драгоценная моя, меня беспокоит судьба моего архива. Ночью, когда я лежал под очередной капельницей, меня вдруг охватило сильное беспокойство по поводу моих бумаг. А беспокойство такого рода никогда не бывает напрасным, я в этом давно убедился. Моему архиву опасность угрожает с трех сторон. Мои враги-«разоблачители» хотели бы уничтожить его, чтобы после меня не осталось бы никакой памяти. Те, кто пытается подражать мне, могут надеяться найти в моих бумагах что-то полезное. Много полезного! Эти наивные прохиндеи (да, дорогая моя, прохиндеи тоже могут быть наивными и недалекими) тоже не верят в то, что у меня есть особый дар. Они убеждены, будто я владею изощренными способами обмана публики. Третью, и самую сильную опасность представляют те, кого я не хочу называть, потому что тебе и так все ясно. Им нечего опасаться, но из предосторожности многое может быть сделано.

Больница оказала на меня удивительное действие. Или все дело было в капельнице? Когда смотрю на то, как капли падают одна за другой, впадаю в состояние невероятной отрешенности. Редко бывает так, что я вижу свое будущее столь же ясно, как и чужое. Для этого, как тебе известно, нужна особая концентрация усилий и отрешенность. Свое можно увидеть лишь в том случае, если получится посмотреть на самого себя словно со стороны. Прошедшая ночь была одной из самых богатых на видения ночей в моей жизни. Я даже испугался — уж не последняя ли это ночь в моей жизни? Но увидел, что, слава Богу, далеко не последняя, но на эту тему прошу тебя мне вопросов никогда не задавать, любимая моя. Есть знание, которое может быть только моим и ничьим больше.

Пока доктора и медсестры возились со мной (сменяли капельницы, измеряли давление, снимали кардиограммы), я мысленно переносился все дальше и дальше. О том, что я увидел, мы еще поговорим, когда я вернусь домой, но сейчас у меня к тебе срочная просьба. Возьми мешок, сложи туда все мои папки, оберни клеенкой для сохранности и отвези к нашему Львенку ^[103]. Пусть мои бумаги хранятся там до моего возвращения домой. Сейчас они никому, кроме меня, не нужны и никому, кроме меня, не опасны, но придет время — и их станут внимательно изучать. Сначала, как водится, начнется с журналистов, а следом за ними моим архивом займутся ученые. Это случится через шестьдесят лет. Не знаю, какое слово здесь употребить — «только» или «уже»? С точки зрения истории человечества шестьдесят лет — это даже не песчинка в часах, это тысячная доля той песчинки. С моей точки зрения, это почти что вечность. Шестьдесят лет! Я не Моше ^[104], чтобы дожить до ста двадцати! Но лучше поздно, чем никогда. Я видел, как мой архив издают отдельной книгой, видел свой портрет на обложке, видел, как люди читали эту книгу. Увиденное так мне понравилось, что сердце сразу стало биться ровно и тяжесть в груди исчезла. Ты же знаешь, любимая моя, как важно для меня не быть забытым навечно и не остаться в памяти людей ловким обманщиком. Ты скажешь: «Не о людской памяти надо думать, когда тебя привозят в больницу» и будешь тысячу раз права, драгоценная моя. Совсем не об этом следует думать на больничной койке в канун Йом-Кипура! Я бы и не думал бы сейчас об этом, если бы вдруг не начал бы беспокоиться за свой архив. Ирочка в санатории, я в больнице, тебя постоянно нет дома — мало ли что может случиться. Мне вообще не стоило держать свои папки дома. Мы часто бываем в отъезде, а архив мне постоянно не нужен. Он, если уж говорить честно, самому мне не нужен. Я же собираю его для будущих поколений. По возвращении домой я заберу папки, переберу все бумаги, отделяя важное от не очень важного, и помещу архив туда, где я буду за него совершенно спокоен. В Польше до войны была такая удобная вещь, как сейфы в банках. Заплатишь за год или за десять, получишь ключ, положишь все свои ценности — и живи спокойно. Один ключ у тебя, другой у банка, сейф открывается только двумя ключами сразу, банк надежно охраняется, а что самое главное — все можно сделать анонимно. Никто не знает, кто держит свои ценности в этом сейфе, Вольф Мессинг или Пинхас Шайнер.

Увези папки из дома прямо сегодня, драгоценная моя. Вот прочтешь мое письмо и сразу поезжай домой и выполни мою просьбу. Не думай, пожалуйста, любовь моя, будто я сошел с ума или же будто мне дали лекарства, от которых голова начинает плохо работать. Нет, я нахожусь в полном сознании и ясном уме. Ты же видишь, как ясно и четко излагаю я свои мысли. Да и доктора могут подтвердить, что с головой у меня все в порядке. Но даже если у тебя и останутся сомнения, моя дорогая, то все равно сделай то, о чем я тебя прошу. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что моих бумаг дома нет. Если ты вдобавок к этому сменишь замки, то это будет совсем хорошо. Я вижу двоих человек, которые возятся возле нашей двери. Лица их мне незнакомы. Не открывай дверь никому из незнакомых, что бы тебе там ни говорили бы, любовь моя, и вообще будь осторожна. И лучше всего, пока меня не будет, ночуй у кого-нибудь из наших знакомых. Или же пригласи Машу пожить у нас полторы недели. Маша согласится, а вместе с ней тебе будет не страшно. Так и сделай — увези архив, смени замки и позови Машу! Считай, что я сошел с ума, если хочешь, но сделай все так, как я прошу, драгоценная моя!

Мне пока ничего не приноси, не надо. Впереди — день поста, чай мне дают, одежда для прогулок мне пока не нужна, потому что мне вообще не разрешают вставать. Консилиум соберут в понедельник, когда я уже буду в палате. Тогда уже мне потребуется одежда и меня можно будет порадовать чем-то вкусным. Суккот будет совсем близко, и я думаю, что парочка твоих замечательных холепцес ^[105] мне не повредит, скорее даже наоборот. Только ты, дорогая моя, с твоим кулинарным талантом, можешь из капусты и говядины сделать нечто волшебное, сделать блюдо, которое доставляет поистине райское наслаждение! Ты видишь, любовь моя, что я полностью в своем уме, если уж помню о твоих холепцес.

Завтра не навещай меня. Йом-Кипур не для посещения больных, к тому же мне ничего не надо, а увидеться нам все равно не дадут. Занимайся тем, чем должна заниматься в этот день каждая дочь Израиля. Послезавтрашний день посвяти своим делам, а в понедельник после полудня приходи с моей одеждой, чем-то вкусным и (о, я так и вижу, как ты хмуришься, читая эти слова, любовь моя!) — и курево тоже не забудь. Согласись, что будет странно, если я, едва выйдя из реанимации, начну бегать в магазин за куревом, без которого я не могу обходиться. Я же не позволю себе внушать мысль купить мне папиросы кому-нибудь из медсестер, ты же меня знаешь. Так что выбирай из двух зол то, которое меньше. Я обещаю, что буду курить умеренно.

Если бы ты только знала, дорогая моя, сколько всего я имею рассказать тебе. Я столько всего увидел этой ночью… Еще никогда в жизни я не заглядывал в будущее так далеко! Не спеши волноваться, любовь моя. Я много чего увидел, и хорошего, и плохого, и такого, чего вообще лучше не видеть, но хорошего все же больше, чем плохого. Много больше. И что самое главное, я так и не увидел новой мировой войны. Это самое главное.