Александр. Божественное пламя - Мэри Рено Страница 26

— Нет, это должно прийтись по вкусу афинянам. Я буду в голубом.

— Т-т-т! Моему господину нужно повиноваться. Значит, голубое, брошь из лазурита…

— Нет, только женщины носят драгоценности в Афинах… кроме колец.

— Но, дорогой мой, тебе приличествует быть одетым лучше, чем они. Они ничто, послы.

— Нет, мама. Они считают драгоценности варварской забавой, я ничего такого не надену.

В последнее время Олимпиада все чаще слышала эти новые нотки в его голосе. Они радовали царицу. Она еще не могла предположить, что рано или поздно это обернется против нее.

— Ты совсем мужчина, мой господин. — Сидя, она могла положить руки ему на плечи. Олимпиада подняла глаза, улыбнулась, потом пригладила ему взъерошенные ветром волосы. — Приходи заранее. Ты дикий, как горный лев; мне придется самой приглядеть за сборами.

Когда наступил вечер, Александр сказал Фениксу:

— Пожалуйста! Я хочу остаться, чтобы посмотреть на въезд афинян.

Феникс с отвращением выглянул в сгущающийся сумрак.

— Что ты ожидаешь увидеть? — проворчал он. — Кучку людей в петасах, [16]натянутых до самых плащей. Вечером от земли поднимется туман, в нем ты не отличишь хозяина от слуги.

— Все равно. Я хочу посмотреть.

Ночь спустилась сырая и промозглая. Озеро затопило прибрежные тростники, лягушки безостановочно выводили трели, так что их кваканье начинало казаться простым шумом в ушах. Ветра не было, туман повис над камышами, обволакивая лагуну до самого ее края, где пелену разгонял бриз с моря. На улицах Пеллы дождевая вода уносила по забитым грязью сточным канавам накопившиеся за десять дней отбросы и нечистоты. Александр стоял у окна в комнате Феникса, к которому он явился, чтобы поторопить. Сам он уже был одет в плащ с капюшоном и сапоги для верховой езды. Феникс сидел за своей книгой; лампа и жаровня горели, словно впереди еще была целая ночь.

— Взгляни! Факелы верховых уже за поворотом.

— Хорошо, не теряй их из виду. Если уж мне суждено выйти за порог в такую погоду, я выйду, когда придет время, и ни минутой раньше.

— В такую погоду! Едва моросит. Что ты будешь делать, когда мы пойдем на войну?

— Для этого я и берегу силы, Ахилл. Не забывай, что ложе Фениксу всегда устраивали поближе к огню.

— Я подожгу твою книгу, если ты не начнешь шевелиться. Ты еще даже не обулся.

Мальчик прилип к окну. Маленькие в темноте, расплывающиеся в тумане факелы, казалось, ползли, как светляки по камню.

— Феникс?..

— Да, да… Времени достаточно.

— Он действительно собирается заключить мир? Или это просто уловка, чтобы успокоить афинян до тех пор, пока он не соберется с силами… как это было с олинфянами?

Феникс опустил книгу на колено.

— Ахилл, дорогое дитя. — Он искусно перешел на завораживающий гомеровский ритм. — Будь справедлив к благородному отцу своему, Пелею. — Не так давно ему приснилось, что он стоит на сцене, одетый как предводитель хора в трагедии, из которой все еще была написана только одна страница. Остальное было готово на воске, но вчерне, и он умолял поэта изменить финал. А теперь, пытаясь вызвать этот финал в памяти, он вспоминал только свои слезы. — Ведь это олинфяне первыми нарушили слово. Они заключили союз с Афинами и дали приют врагам царя — и то, и другое вопреки клятве. Все знают, что договор становится недействительным после клятвопреступления.

— Военачальники кавалерии бросили своих людей в бою. — Голос мальчика поднялся. — Он заплатил им, чтобы они это сделали. Заплатил им.

— Это наверняка спасло многие жизни.

— Они рабы! Я бы скорее умер.

— Если бы так поступали все, у нас не было бы рабов.

— Я никогда не прибегну к помощи предателей, если стану царем, никогда. Пусть они придут ко мне — я велю их убить. И мне все равно, чью жизнь они мне предложат, даже если этот человек будет моим злейшим врагом. Я отошлю ему их головы. Я ненавижу их больше, чем врата смерти. Этот Филократ, он предатель.

— И все же он может принести пользу. Твой отец желает афинянам добра.

— Да, если они будут плясать под его дудку.

— Ну уж. Можно подумать, что он собирается установить тиранию. Вот когда во времена моего отца Афины захватили спартанцы, они действительно так и поступили. Ты достаточно прилежен в истории, когда у тебя появляется на то желание. Уже при Агамемноне, бывшем верховным царем, у эллинов был предводитель воинства — город или человек. Как была созвана рать под стены Трои? Как были изгнаны варвары во время войны с Ксерксом? И только теперь, в наши дни, они препираются и грызутся, как дворняжки, и ни один не может возглавить Элладу.

— Быть благородным не заставишь, палкой не вобьешь чувство чести. Они не изменятся за несколько лет, из-за нескольких побед отца.

— Два поколения подряд идет избиение всего лучшего. По моему мнению, и афиняне, и спартанцы навлекли на себя проклятие Аполлона, отдав свои войска в наем фокейцам. Они прекрасно знали, каким золотом им заплатили. И куда бы это золото ни пришло, оно приносит смерть и разрушение, и этому не видно конца. Но твой отец встал на сторону бога, и посмотри, как он преуспел. Так говорит Греция. Кто более достоин скипетра вождя? Скипетра, который когда-нибудь перейдет к тебе.

— Я бы предпочел, — медленно начал мальчик. Ох, смотри, они проехали Священную Рощу, они уже почти в городе. Скорее, идем же.

Когда они, по колено в грязи, садились на лошадей во дворе конюшни, Феникс заметил:

— Хорошенько надвинь капюшон. Когда послы увидят тебя на аудиенции, тебе не захочется, чтобы они поняли, что ты рыскал по улицам, глазея на них, как какой-нибудь крестьянин. Что ты вообще ожидаешь от этой затеи, не берусь даже гадать.

Они осадили лошадей на узкой, летом зараставшей травой тропе перед гробницей героя. Набухшие, полураспустившиеся почки каштанов казались сделанными из бронзы на фоне бледных дождевых облаков, сквозь которые процеживался лунный свет. Факелы верховых, догоревшие почти до основания, медленно, словно всадники ехали на мулах, плыли в недвижном воздухе. В свете факелов был виден глава посольства, сопровождаемый Антипатром. Александр узнал бы ширококостного, с квадратной бородой вояку, даже если бы тот закутался по примеру остальных. Антипатр только что вернулся из Фракии, и промозглая ночь казалась ему теплой.

Следом, должно быть, трусил Филократ: бесформенное тело, обернутое в сто одежек; между плащом и петасом проглядывают злобные шныряющие глазки. Предатель, яд души которого должен сочиться из пор.

По изяществу следующего всадника мальчик узнал в нем Аристодема. Достаточно торжественно для такого посольства.

Он пробежал взглядом по веренице всадников, большинство из которых вытягивали шеи, выглядывая из-под мягких полей петасов, чтобы вовремя увидеть, где копыто лошади завязнет в грязи. Ближе к хвосту кавалькады высокий, хорошо сложенный грек сидел в седле прямо, как солдат. Он казался не молодым и не старым; в свете факела были видны короткая борода и смелый костистый профиль. Когда он проехал, мальчик посмотрел вслед, сравнивая увиденное лицо со своими мечтами. Он видел великого Гектора, который еще не успеет состариться к тому времени, когда Ахилл возмужает и выйдет сразиться с ним.