Жанна Ланвен - Жером Пикон Страница 25

Фамилия ди Пьетро упоминается только в актах, составленных уже после развода и касающихся важных событий в жизни его дочери. Судя по этим документам, в период с 1910 по 1920 год он часто переезжал. Запись 1917 года удостоверяла, что он работал «портным» на улице Камбон. Видимо, он поддерживал отношения с матерью Маргерит и даже получал от нее помощь, занимая скромную должность в ее компании, которую она создала и которой единовластно правила. Создается даже впечатление, что они продолжали видеться в течение довольно долгого времени после развода и она иногда помогала ему расплатиться с карточными долгами^[116].

Финансовое положение Жанны известно гораздо больше, оно никаким видимым образом не пострадало после удаления «графа». Около 1905 года она смогла выкупить у бывшего мужа дом на улице Де Шен в Везине. В то же время доходы от модного Дома, до тех пор все также находящегося на улице Фобур Сент-Оноре, «Фобур 22», были уже настолько велики, что позволили ей стать владелицей всего здания, расположенного рядом с Домом инвалидов: от 20-го до 22-го номера по улице Шевер.

Работы, которые она начала в этих домах, стали темой занимательного отчета, датированного 11 мая 1907 года и сохранившегося в Парижском архиве. Документ был написан главным архитектором VII округа, в нем чиновник описал результат проверок всех инспекций по этому адресу: размеры балконов, построенных еще до того, как разрешение на это было получено в апреле предыдущего года, и, кстати, нарушающих установленные нормы^[117]. Владелец здания оснастил его не 29 метрами балконов, как указано в документах и, что важнее, в оплаченных счетах, а 33. Малые балконы насчитывали не 2,80, а 3,60 метра. Наконец, больших балконов было построено 60,5 метра вместо 37, что несомненно говорило о любви владельца дома к простору и свету. Прекрасный архитектурный проект стоил очень небольшого штрафа. В здании на улице Шевер сначала поселилась сама Жанна, а позже проживали ее мать и сестра Мари-Аликс.

Но высокие доходы не смогли стать лекарством от меланхолии, чувства неудовлетворенности и вины после разрыва с Эмилио.

Вряд ли она мечтала о безумной страсти и считала, что может кружить мужчинам головы, но ситуация, в которой она оказывалась лишенной мужской поддержки и внимания, ее не устраивала. Замужество, помимо материнства, обладало еще одним преимуществом – это положение было уважаемо в обществе и закрывало вопросы о личной жизни. Жанну больше беспокоил не сам развод, а что говорят о нем. В отличие от героини песенки «Полька для девочки на побегушках», прославившей несколькими сезонами ранее артиста мюзик-холла Феликса Майоля, которую распевали на всех улицах, Жанна не могла согласиться на роль простой работницы, разбогатевшей благодаря своему труду, но растившей дочь одна. Нина Ричи, растившая одна сына Роберта, или Эльза Скиапарелли, оставшаяся после развода с дочерью на руках, все-таки принадлежат другому поколению. А тогда все еще было по-другому. Жанна хотела показать, что принадлежит к уважаемой чинной буржуазии, и поэтому место супруга подле нее не должно было пустовать.

Между тем новости из Коломба напоминали, что жизнь продолжается. В начале 1904 года Жанна неожиданно узнала о браке брата Эмиля с юной Мари-Шарлоттой, дочерью жены другого брата, Жюля-Франсиса, от первого брака. Мари-Шарлотте в то время было семнадцать лет, и она работала модисткой. Через девять месяцев после свадьбы она родила ребенка своему мужу – брату своего отчима. В 1905 году Жанна стала тетей маленького Жака, сына Жюля-Франсиса.

Ив родился в 1901 году. В 1906-м появилась на свет Жанин-Маргерит, дочь Габриэля. Имена не очень разнообразны, они типичны для того времени и для их семьи. 22 февраля 1907 года стал горьким днем для семьи: в возрасте семи лет умерла Симона, дочка Жюля-Франсиса.

К счастью, Маргерит росла здоровой, но взросление дочери, так радовавшее Жанну, все больше приближало ее к одлиночеству.

Маргерит играет на фортепьяно

Маргерит училась в частной школе, немного шила, совершенствуя мастерство под руководством матери, но главным ее занятием была игра на фортепьяно. Она делала успехи, и вскоре музыка стала ее сокровенным миром, хранящим все ее мечты и тайны. Выступая на концертах, которые устраивали учителя, чтобы ученики постепенно привыкали к публике и поощрить среди них дух соперничества, Маргерит вся светилась. Она училась пробуждать в зрителях глубокое переживание. Помимо известной всем ее внешней красоты и грации, она пленяла людей талантом, поддерживая созданный матерью образ уникального прекрасного создания. Особенный успех Маргерит имела на утренниках мадемуазель Буте де Монвель, племянницы композитора Сезара Франка. Она сталкивала соперниц на сцене. Участницы садились по очереди за инструмент, играли прелюдию и фугу или два вальса, а их маменьки ждали около сцены. Нагруженные их сумочками, пальто и папками с нотами, они ободряюще качали головами в такт музыке, хмурились или победно улыбались, напряженно замирали, когда звучали сложные пассажи, и время от времени бросали строгие взгляды на конкуренток.

Спустя несколько лет Маргерит снова появится в старинном зале Плейель, в доме на улице Рошфор: слава ее детских нарядов не померкла, о них будут вспоминать снова и снова. Например, совсем еще молодой тогда Франсис Пуленк^[118], который в 1911 году слушал, как маленькая фея с Елисейских Полей исполняла сонаты Скарлатти^[119], она была одета в «стеганое пальто красновато-коричневого цвета с золотистым отливом, с собольим воротничком и капор, завязанный под подбородком розовой лентой»^[120].

Для знаменитого композитора этот персонаж был тем ценней, что давно перестал существовать, Ририт довольно быстро превратилась в воспоминание: Маргерит уже совсем не походила на ту девочку шести – восьми лет, которая его очаровала. Еще до того, как Пуленк написал об этом эпизоде, она превратилась в совершенно другого человека. Очаровательная капризная Ририт стала довольно раздражительным и мрачным подростком. Для нее музыка стала не только увлечением, не просто упражнениями, которые нужно все время повторять, музыка служила противоядием против мании нарядов, владевшей матерью, против ее удушающего желания все контролировать, против ее ежеминутной опеки, даже на каникулах, даже в путешествии… «Ах, эти ужасные прогулки! Меня опять обряжали как куклу, а мне хотелось только одного – спрятаться! – будет сетовать Маргерит потом. – Моя комната была мне милее любого прекрасного пейзажа, и ни одна расчудесная прогулка не могла сравниться с игрой на фортепьяно. Маменька, делавшая все для моего счастья, не могла понять, почему я так недовольна. Она давала мне все, чего желала сама, и ничего из того, чего желала я. Я все время жила в “стабильности”, а, по ее мнению, “стабильность” неминуемо делала счастливым любого человека»^[121].