Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова Страница 25

Царские люди так неистовствовали против жителей Новгорода, что страх объял даже иноземцев, хотя у них была своя слобода, именуемая Немецкой, и опричные люди там не ярились.

Однако вскоре опустела и Немецкая слобода. Последними собрались в свои земли врач из Швеции и аптекари. Дороги к тому времени стали небезопасными, и царевич дал им для охраны стрельцов, а для верности послал с ними Фёдора Захарьина.

Да будет благословенно милосердие судьбы: человек находит спасение там, где не чает его найти. Фёдор чувствовал себя в Новгороде словно в западне. Но, видно, матушка усердно молилась за него. Удачный случай с иноземцами, задумавшими покинуть Новгород, спас его от беды. Впоследствии Фёдор не раз вспоминал те чёрные дни, когда он въехал в Новгород и вдруг громко и тревожно ударили колокола; когда бояре, уподобясь опричникам, кинулись убивать и грабить; когда город осветили всполохи пожаров и Фёдор, не владея собой от ужаса, носился на коне по улицам, будто ища для себя спасения.

И вот дорога до пограничной таможни. Первые часы ехали в суровом молчании. Чувство страха, сопряжённое со столь тяжкими впечатлениями, объединило этих людей подобно сильному родственному чувству. Первым заговорил шведский врач. Среди прочих иноземцев он выделялся аристократической осанкой и богатой одеждой. Под тёплой шубой на медвежьем меху, слегка распахнутой, виднелись шитый узором жилет из дорогого английского сукна и белоснежная рубашка, застёгнутая на модные, частые и мелкие пуговицы из тёмной эмали. Он казался замкнутым, и поэтому удивительной могла показаться его общительность.

— Такого не бывало ни в одной державе, чтобы сами государи возмущали свой народ. Сказывают, младенцев метали в реку и никто не смел противиться, а паче прочих ярились честные бояре.

— Бояре суть самые злодеетворцы, — поддержал аптекарь.

— И на кого ярились, яко дивные звери?

— Вознесём хвалу Господу, что ныне целы остались.

Фёдор ехал впереди, не принимая участия в разговоре.

Вскоре, однако, все заметили, что селения на их пути были оставлены людьми. Видимо, они ушли в понизовые посады, думая спастись от царёвых людей. За целый день путникам встретился только цыганский возок, но ездовой на облучке даже не посмотрел в их сторону. Из возка выглядывали любопытные глазёнки цыганят. Возле колеса деловито бежал пёс.

Понемногу Фёдор начал приходить в себя. Погода располагала к дрёме. Лошадь месила ногами сырой снег. Небо было бледно-синим, дома в оставленных селениях смотрели одиноко: не светились огни, из труб не видно было дымков. Глухо и протяжно шумели леса. Редкие озерки в заснеженных берегах радовали глаз живописными очертаниями и слегка курились парком. Над чёрными камышами висел сонный туман. Леса сменились белыми полями. Но сколь ни безотрадной была эта картина, необъятные пространства русской земли врачевали душу, давали выход вольным мыслям.

Но едва Фёдор доставил иноземцев на таможню и, переночевав там, пустился в обратный путь, как душой его вновь овладели несвобода и страх. Необходимость возвращения в Новгород нагоняла на него тоску. Что ожидает его: участие в казни новгородцев, грабежи? Царевич ждёт от него верной службы. Не он ли, Фёдор, обещал царевичу служить государю «со всякой верностью, без всякой измены»? Но что есть верность? И что измена? Фёдор думал о словах врача-иноземца: «Такого не бывало ни в одной державе, чтобы сами государи возмущали свои народы»; «Ярились, яко дивные звери». Вспомнил Фёдор, как грабители пустошили Святую Софию.

Это были «мятежные» мысли о царе, и Фёдор пытался разобраться в них. Но, припоминая виденное и слышанное, он склонялся к недобрым мыслям о царе. Ещё в раннем отрочестве из разговора заезжих монахов Фёдор словно случайно подслушал слова о том, что во время штурма Казани царь укрылся в церкви и молился там. Его позвали, когда битва была окончена и Казань сдалась русским. Фёдора поразили эти слова. Что же, царь — трус? Но ежели припомнить всё бывшее и нынешнее, предводительствовал ли царь своим войском хотя бы в Ливонскую войну? Зато охотно повёл своё войско в Новгород — убивать и грабить беззащитных людей. Но сие не храбрость, а злодейство. Фёдор ужасался своим «крамольным» мыслям, но они не отпускали его. И коли так, за что же он, Фёдор Захарьин, ратует?

Между тем показался Новгородский Кремль и златоглавые купола его церквей. Что ожидает его там?! Ранние улицы Новгорода были пустыми и страшными: залитый кровью снег, неубранные тела, недалеко от звонницы Софийского собора свежевырытые могилы. Ужели убили владыку Пимена? Припомнилось его кроткое, вдохновенное лицо, когда он служил обедню. Фёдор поднял глаза на храм, и ему почудилось, что сама София будто сжалась и потемнела, сиротливо вознося к небу своё пятиглавие.

Фёдор поскакал к Городищу. Все церкви с Торговой стороны были окружены свежевырытыми могилами, словно рвами. Ручей возле церкви Фёдора Стратилата был красный от крови. Вся арочная часть храма Благовещения завалена трупами. Деревянное крыльцо храма Жён Мироносиц взорвано. У каменного крыльца церкви Успения рылись в отбросах собаки. Издалека доносилось блеяние овец. Только маковки недавно построенной церкви Бориса и Глеба сияли первозданной чистотой. Но, Боже, какое запустение на Владычьем дворе! Будто здесь Мамай побывал: сорваны ворота, выбиты оконные рамы.

Фёдор узнал царевича ещё издали. Он сидел на коне рыжей масти и, казалось, ещё не остыл от пролитой им крови. Резкий в движениях, с диковатым взглядом, словно необъезженный конь.

В это время к костру подвели связанных людей. Один из них — высокий, бледный, с лицом святого мученика — показался Фёдору похожим на владыку Пимена. До сознания вдруг дошло, что этих мужей бросят в костёр. Фёдора охватил ужас. Ещё не зная, что станет делать, он погнал коня к южным воротам Детинца. Едва не стоптав оборонявших выход стрельцов, он потребовал открыть ворота.

— Именем царевича!

— Ишь скорый какой! Давай грамоту! — потребовал здоровенный детина.

Видя, что всадник словно не в себе и уже роняет голову на грудь, стрельцы сволокли его с коня и связали, приняв за беглеца.

Когда царевичу доложили о случившемся, он не сразу понял, что произошло, а поняв, резко приказал:

— Запереть в церкви!

Ум царевича был воспалён от частых злобных выкриков, но когда он пришёл в себя и вспомнил о Фёдоре, то переменил своё решение и велел перенести лежавшего без памяти в холодном притворе в свои покои. Фёдору влили в рот целительной романеи, и, когда он пришёл в себя, царевич сказал:

— Ну и наделал ты мне хлопот, брательник!

Фёдор поднял на него глаза. Как изменился царевич Иван за то время, что Фёдор был в отъезде! Чёрная злоба к «изменникам» состарила его, лицо обрюзгло. Углы рта опустились, как у батюшки-царя, и сейчас он был особенно похож на него.