Кельтская Шотландия - Агнес Мак-Кензи Страница 25

Нужно запомнить одну вещь. Сеть взаимных обязательств, теоретически связывавших всех мирян, начиная с самого императора, основывалась на владении землей и защите земельных владений. Клан создавался из поселенцев-захватчиков; в сущности, это была связь по общности происхождения. Фьеф возник из гарнизонов, созданных для защиты от захватчиков. А после того как была выполнена эта первичная цель, фьеф со своей четкой и ясной стуктурой показался чрезвычайно удобным устройством для той в высшей степени логической точки зрения, которая доминировала в средневековом мышлении, а тесная связь социальной единицы с владением четко очерченным участком земли во многом подготовила человеческое воображение к восприятию того понятия, которое мы называем национальностью ^[52].

И эта военная система работала. Она держала на расстоянии викингов и сарацин или, как произошло в главной континентальной колонии норманнов, ассимилировала их, хотя норманны и наложили на нее свой характерный отпечаток. Благодаря своей потрясающей адаптивной способности они переняли эту систему в тот же период, когда Нормандия приняла французскую культуру, но переняли ее как уже нечто данное. Поэтому, тогда как во Франции и в Германии феодальные отношения зарождались в нижних слоях общества, в Нормандии, как позднее в норманнской Англии, они были насаждены сверху и с самого начала разом охватили все государственное устройство.

К середине XI в. эта система стабилизировала социальную структуру в большей части континентальной Европы, и хотя эта стабилизация носила характер скорее относительный, чем абсолютный, она дала возможность возродиться Церкви. К тому моменту Церковь оказалась в очень тяжелом положении: в хаосе нашествий ее духовные функции секуляризировались, ее владения передавались тем людям, которые могли обеспечить им наиболее эффективную защиту, а не тем, кто мог наилучшим образом их использовать, пока они не стали восприниматься как наследуемая собственность. И все же уже в 910 г. положение стало меняться: в этом году, Вильгельм, герцог Аквитанский, основал во французской Бургундии аббатство Клюни. Там во всей своей строгости и с новыми существенными дополнениями возродилось Правило св. Бенедикта. До того монастырь был одинокой изолированной единицей, зависимой (если он вообще был с кем-либо связан отношениями зависимости) только от местного епископа. Теперь же новые клю-нийские монастыри, которых вскоре стало очень много, связывались с первичным монастырем и образовывали сильную и обширную межнациональную организацию, подчинявшуюся только Папе и достаточно мощную, чтобы успешно противостоять любым, попыткам навязать им светский контроль. Клюни и его грандиозная сеть дочерних монастырей привлекали к себе лучшие умы эпохи. Они боролись с секуляризацией, слабостью и деградацией Церкви и вдохнули новую жизнь в представления о Божьем Граде — общине, живущей в мире, но не являющейся его частью, главой которой был не светский князь, а преемник апостола Петра. Тем не менее князья охотно оказывали им поддержку, ибо клюний-цы приносили с собой духовное возрождение и, как следствие, возрождение интеллектуальное. Император Генрих III (1039–1056 гг.) проявил себя ревностным сторонником этого движения, а в 1049 г. его двоюродный брат Бруно стал первым Папой-клюнийцем, приняв имя Льва IX. Он недолго восседал на папском престоле, но этот краткий период был очень важен. Лев IX считал (и имел для этого все основания), что светский контроль над духовными силами является корнем зла своего времени. Он боролся с глубоко проникшим в церковное тело ядом симонии, то есть покупкой и продажей церковных должностей; запретив духовным лицам вступать в брак (что вновь вошло между ними в обычай, несмотря на прежние запреты), он положил конец передаче должностей по наследству, а освободив священника от семейных уз, дал ему ту независимость, которую восхвалял апостол Павел.

Церковные реформы привели к великому возрождению учености. Снова ожили философия, законоведение, теология. Герберт, в 999 г. ставший первым французским Папой под именем Сильвестра II, прежде изучал в Испании мусульманскую науку, математику и астрономию. Арабская культура унаследовала греческие традиции, особенно традиции Аристотеля, книги которого были принесены в Сирию и Персию некоторыми ересиархами, изгнанными из Константинополя. К середине XI в. ломбардец Ланфранк и бургундец Ансельм принесли новую ученость в монастырь Бек в Нормандии, основанный в 1040 г., а от свечи Бека зажглись очаги в Кане, Руане, Жюмьеже, Фекампе, Авранше и Сен-Мишеле. В результате Нормандское герцогство стало научным светочем Севера. За возрождением наук последовало возрождение искусств, начавшееся с архитектуры. В Центральной Франции вскоре после 1100 г. зародился стиль, который мы называем норманнским или французским романским, стиль, характеризующийся использованием больших округлых сводов, округлой арки, поддерживаемой массивными колоннами, как в нефе аббатства Керк в Данфермлайне. В сущности, этот стиль своими истоками уходит в римскую и византийскую архитектуру, но и название «норманнский» не лишено оснований, так как норманны не только в совершенстве овладели этим стилем, но и добавили некоторые детали, демонстрирующие сильнейшее скандинавское влияние: переплетающийся орнамент, чрезвычайно сходный с кельтскими образцами, гротескные птичьи головы и зигзагообразные формы, напоминающие следы легкого бриза на спокойной поверхности моря. Возрождение переживали и ремесла, например, вышивка и металлообработка. Еще до 1000 г. во Франции появляются первые прекрасные образцы изделий из цветного стекла.

Широкомасштабное интеллектуальное и духовное возрождение, возрастающее чувство собственного достоинства и личной ответственности людей, занимающих четко определенное положение в организованном обществе, наложили свой отпечаток на все сферы светской жизни. Хотя это все еще была военная эпоха. Типичным свободным мирянином был солдат, а военное дело было не профессией, а насущной необходимостью. Церковь нуждалась в солдатах для своей собственной защиты, поэтому она гуманизировала и христианизировала военное призвание, поставив его себе на службу и прочно увязав его со своей структурой. Она сделала воина своим героем, защитником тех, кому она покровительствовала. Начало принимать четкие очертания понятие «рыцарство», а слово, изначально означавшее всего лишь «всадник», приобрело духовные коннотации: слово caballarius «всадник» перешло в chevalier «рыцарь» и стало означать воина, в идеале выполняющего функции «божественной полиции». Теперь мужчине недостаточно было храбро встречать опасность, которая в ту эпоху постоянно сопутствовала его жизни, или хранить верность своему господину и товарищам. Отныне он должен был верно служить тем, кто нуждался в его силе из-за своей слабости. Идеал благородного и почтительного поведения по отношению к женщине был запечатлен в скандинавских сагах, в кельтском эпосе, а в христианской литературе сходные требования были перенесены в сферу отношений человека и Церкви. С самого начала учтивость и лежащая в ее основе самодисциплина занимают высокое место в иерархии христианских добродетелей. Теперь они принимают новую окраску. Рыцарь был человеком, рожденным для особого призвания, к исполнению которого, впрочем, он мог приступить только после формального посвящения и после тяжелого периода послушания. От всех прочих людей его отделяли особые обряды, как были отделены от остальных людей священники или коронованные правители. Рыцарь наделялся определенными правами, которые, однако, подразумевали выполнение некоторых строгих обязательств, пренебрежение которыми налагало на рыцаря несмываемый позор. Кодекс, управлявший этими правами и обязанностями, со временем принял исключительно внешний и поверхностный характер, но даже после завершения этого процесса подлинный дух рыцарства был увековечен в лучших творениях нашей цивилизации. В эпоху своего расцвета рыцарство было могучей и великой идеей. Мы можем допустить, что его идеалы очень редко полностью проводились в жизнь, но их постоянное присутствие в устоях и символизме жизни непрестанно напоминало порядочному человеку о его обязанностях и ответственности, о достоинстве, которое он не должен был уронить.