Футбол оптом и в розницу - Марк Рафалов Страница 25

Более категоричен был дядя Гриша. Он весьма строго и настойчиво стремился выбить из моей ветреной и самонадеянной головы даже малейшие надежды на успех в противостоянии с мощной чиновничьей системой, беспощадно подавлявшей любые попытки неповиновения ей. Как-то, не в меру распалившись, дядя Гриша прошипел, мне на ухо зловещую фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Это тебе не в атаку с автоматом на немцев бегать!»

Не стану испытывать терпение читателей перечислением всех бумаг и справок, спрессовавшихся в толстенный том архива суда, получившего устрашающее наименование: «ДЕЛО РАФАЛОВА». (Хорошо, что тогда никто из нас не знал еще ядовитого слова: «ДИССИДЕНТ»!)

Полагаю, что любой здравомыслящий читатель уже давно понял, что свой единственный в жизни судебный процесс я безнадежно проиграл.

Возвращаясь домой после длительных и бесполезных мытарств с вновь обретенным статусом безработного, чувствовал я себя почти победителем. Почему?

Во-первых. Нарсуд 5-го участка Советского района Москвы под председательством судьи Тарасовой вынес в адрес незадачливых представителей «школы коммунизма», призванных защищать интересы трудящихся, частное определение. В нем, в частности, было предписано: «Сообщить в ВЦСПС о нарушении порядка рассмотрения трудовых споров Президиумом ЦК Профсоюза работников тяжелого машиностроения и просить дать соответствующее указание».

Далее. Мое дело растревожило душу еще одной доброй феи — секретаря ВЦСПС Клавдии Степановны Кузнецовой. Она самолично обязала заместителя министра тяжелого машиностроения по кадрам Владимира Германовича Долякова (несмотря на его отчаянное сопротивление) подписать следующий приказ по Минтяжмашу от 2 июля 1952 года: «Во изменение приказа № 35К от 22 апреля 1952 года т. Рафалова М.М. считать переведенным на работу в трест «Союзлифтмонтаж».

В отличие от всех вышеназванных чиновников (исключая, естественно, Клавдию Степановну Кузнецову) управляющий трестом «Союзлифтмонтаж» Александр Иванович Обухов был со мной предельно честен и откровенен. Он без обиняков признался, что получил строжайшее указание при всех обстоятельствах избавиться от меня. «Ты сам понимаешь, что найти какие-либо упущения на такой гигантской стройке, как

Смоленская высотка, проблем не составит. Поэтому я тебе искренне советую не дожидаться очередного подвоха и уйти самому». «Хорошо, Александр Иванович, — ответствовал я, — но вы мне хоть объясните, откуда столь неожиданно возникла такая неприязнь ко мне?» Обухов устало откинулся на широкую спинку своего кресла и промолвил: «Ну ты разве не видишь, что творится вокруг? Разве тебе ни о чем не говорит «дело врачей», разгон Еврейского театра, массовые увольнения специалистов еврейской, немецкой, кавказских и ряда других национальностей из министерств и крупных предприятий? Даже Ивана Лихачева умудрились с ЗИСа вытурить!»

Слушая проникновенные слова Александра Ивановича, я тут же воспроизвел в памяти фамилии «врачей-террористов», которыми совсем недавно гордилась медицина всей страны, а сегодня их имена с садистскими подробностями обличались всеми средствами информации... Вовси, Коган, Фельдман, Этингер, Гринштейн... И еще, видимо для большей убедительности, команду «убийц» усиливали профессорами Василенко, Виноградовым, Егоровым... Путь на Голгофу им был гарантирован.

Продолжать дебатировать затронутую тему было бессмысленно. Я поблагодарил Обухова за честное и доброе ко мне отношение, подписал бумагу, извещавшую о «собственном желании», и покинул строящееся здание будущего МИДа.

После 5 марта 1953 года

Не успел я войти в трамвай, как прямо перед моим взором раскрылась полоса главной «политобразующей» газеты, которую, причмокивая, штудировал оказавшийся передо мной мужчина. Через весь газетный простор огромными буквами вопил яростный заголовок: «ПОДЛЫЕ ШПИОНЫ И УБИЙЦЫ ПОД МАСКОЙ ПРОФЕССОРОВ-ВРАЧЕЙ». Мне почудилось, что прямо в меня уперлись дулами винтовки и пистолеты. Глаза их обладателей сверкали дикой злобой и нетерпением. Они жаждали мести. Казалось, что им было неведомо, сколько крови пролилось на полях России за годы тяжелейшей, совсем еще недавно закончившейся войны. Мне стало страшно! Такого чувства я ни разу не испытал даже на фронте во время жесточайших бомбардировок, артобстрелов, штыковых атак.

Я выпрыгнул из трамвая и, обуреваемый доселе неведомыми мне чувствами усталости, безысходности, безразличия, побрел в сторону дома.

Человеческая память небезгранична. И тем не менее она зачастую поражает нас своей «дальнозоркостью». Сравнительно недавно мне в руки попала книга воспоминаний охранника Сталина. Затрагивая «дело врачей», автор признается, что наизусть выучил короткий стишок ребенка, опубликованный «Правдой» меньше чем за месяц до смерти вождя: «Позор вам, общества обломки, за ваши черные дела, а славной русской патриотке на веки вечные — хвала!»

Несмотря на череду одержанных мною моральных побед, бравурные мелодии стали навещать мою грешную голову значительно реже. В начале зимы 1952/53 года меня почти ежедневно охватывало чувство полной безысходности. Мама, выбиваясь из сил, вынуждена была тащить тяжеленный семейный воз в одиночку. Юля только-только окончила педагогический институт, и ее «клад в семейный бюджет был весьма скромен. Ну а я, вполне здоровый, многократно награжденный боевой офицер, отнюдь не по своей воле оказался тунеядцем. На работу меня вообще не принимали НИ-КУ-ДА! Даже учеником слесаря, в школу шоферов или водителей троллейбусов. А я ведь кроме десятилетки, как вы, наверное, помните, окончил с отличием еще и Челябинское танкотехническое училище!

О поступлении на учебу в институт не могло быть даже речи. Это были, наверное, самые ужасные и самые унизительные месяцы в моей биографии. Я был грубо и бесцеремонно выброшен из жизни.

Не случайно все же народная мудрость гласит, что нет худа без добра. Спасение пришло неожиданно. И опять меня выручила любовь к спорту, к футболу, занятия легкой атлетикой, участие в различных соревнованиях. Как-то в Московском городском совете студенческого общества «Буревестник» мне сказали, что зав. спортивной кафедрой Московского торфяного института Никитин (к стыду своему, не помню его имени) ищет работника на должность председателя совета физкультуры. Так я оказался в одном из переулков на Покровском бульваре. Узнав все подробности о моих мытарствах, Никитин посоветовал мне поступить на курсы по подготовке в институт, сдать на общих основаниях вступительные экзамены, и в случае успеха он обещал все уладить с моим трудоустройством. Я так и поступил. И тут... 5 марта 1953 года умер Сталин.

В одной из предыдущих глав я писал, что в этот день мы с мамой были дома и сообщение о кончине вождя, правившего страной без малого тридцать лет, услышали из черной тарелки репродуктора, которые были тогда во всех квартирах. Я признался, что мы плакали. Так вели себя очень многие люди. И было это совсем не потому, что мы сильно любили этого страшного человека. А ведь в таком ключе сегодня стараются вещать о том далеком времени Зюганов и его сподвижники. Все это либо преднамеренная ложь, либо глубокое, как выражаются юристы, добросовестное заблуждение. Мы плакали с мамой не от любви к усопшему вождю, а потому, что, будучи патриотами своей страны, были обеспокоены ее будущим. Нам, как и многим советским людям, было очень тревожно, потому что мы не представляли себе, как будет жить страна без Сталина.