Цицианов - Владимир Лапин Страница 25

Польская кампания обогатила Цицианова боевым опытом, выдвинула его в первые ряды отечественной военной элиты. Он получил своеобразный «мастер-класс» от полководцев, многое повидавших на своем веку. Хорошей школой для будущего главнокомандующего на Кавказе стало общение с Н.В. Репниным. Во-первых, это был один из опытных администраторов екатерининского царствования, сумевший сделать карьеру, оставшись незапятнанным разного рода «неприличиями». Во-вторых, он всегда проявлял заботу о войсках, даже если таковая и мешала «блистать» рапортами о быстрых маршах и решительных победах. Историки отмечали «присущую ему организаторскую способность, которая проглядывается в самых незначительных его распоряжениях. Сбережение людей, заботы об их продовольствии, об удовлетворении их жалованием, амуницией и т. п. не дают ему ни минуты покоя…». Несмотря на успешные действия как на поле брани, так и на дипломатическом поприще, «князь Репнин не пользовался особенным благоволением императрицы, впрочем, щедро его награждавшей; в век фаворитов, случаев, человек, достойный по правам рождения и образования играть одну из первых ролей, естественно должен был стоять несколько в тени, хотя это и был век Екатерины. Причины неособенного расположения императрицы к Репнину, кажется, лежали в основе его характера и в складе его образования. Твердый и решительный там, где облекался полномочием, Репнин являлся другим человеком при дворе, в Петербурге в сношениях с людьми случая и фавора: такому сильному уму, каков был у Екатерины, не могла нравиться такая уклончивость, признак натуры слишком мягкой. Князь Репнин в совершенстве владел французским, немецким и итальянским языками; многократно и подолгу бывал в Западной Европе… приобрел ту общительность и приветливость, коими он резко отличался от своих русских современников…» ^[135].

Но, несмотря на блестящее развитие карьеры, солнце не всегда сияло над головой Цицианова. Судя по высказыванию Ф.В. Ростопчина, хорошо знавшего нашего героя еще по службе в Преображенском полку, в «докавказский» период жизни Цицианова был какой-то критический момент, способный изменить его карьеру в худшую сторону. 12 июня 1804 года, поздравляя его с боевыми успехами, Ростопчин писал: «Драгоценна та минута, в кою прозорливая Екатерина, следуя собственному своему движению, откинула гнусное представление славного шельмы С. Но верь, что сия гнусная тварь не первую теперь играет роль в мерзостях и уступает место не одному, а многим» ^[136]. Остается гадать, кого имел в виду автор письма и что за «представление» было сделано императрице. Более всего на роль «шельмы» подходит граф Иван Петрович Салтыков, тогдашний московский генерал-губернатор. Но не исключено, что таким «титулом» в письме желчного Ростопчина назван князь Николай Иванович Салтыков, тогдашний глава Военной коллегии. Первый вариант все-таки выглядит предпочтительнее, поскольку в 1790-е годы И.П. Салтыков был начальником над Цициановым как в Финляндии, так и в Польше.

Хотя восстание в Польше и Литве было подавлено, Россия не торопилась выводить оттуда войска. Летом 1795 года разногласия между Берлином и Петербургом в вопросах разграничения доставшихся им польских земель достигли предельной остроты, и фельдмаршал Н.В. Репнин обсуждал с тогдашним фаворитом П.А. Зубовым планы возможной военной кампании. По его мнению, войск в Литве было достаточно для взятия Кенигсберга и оккупации всей Восточной Пруссии. Основные силы под командой А.В. Суворова должны были в случае войны двигаться в направлении на Торн (современный Торунь). В это время Цицианов был назначен командиром корпуса, располагавшегося в окрестностях Гродно. Корпус включал в себя Санкт-Петербургский гренадерский полк, Псковский пехотный полк, Санкт-Петербургский драгунский полк, два батальона Эстонского егерского корпуса, два батальона, составленные из гренадерских рот Ростовского и Нарвского полков, полк донских казаков и 13 орудий ^[137]. Да и в полное успокоение на землях прежней Речи Посполитой верили далеко не все. 30 апреля 1796 года Н.В. Репнин сообщал Н.С. Ланскому о том, что в Гродно и в Варшаве были раскрыты заговоры и проведены аресты. В этой связи осторожный генерал, несмотря на холода, решил вывести войска из городов и деревень в лагеря: «Стыдно нам будет предварительно не истребить сии злобные замыслы, а еще бы стыднее было, чтоб нас в постели застали, как в прошедшее бунтование» ^[138].

* * *

Успехи Цицианова в Польской кампании были настолько заметны, что включение его в состав корпуса, предназначенного для похода в Персию в 1796 году, выглядело вполне естественным.

Разорение в 1795 году Тифлиса персами под предводительством Ага-Магомет-хана, сопровождавшееся вандализмом, грабежами и массовыми убийствами жителей, требовало отмщения. Кроме того, к России с просьбой о помощи обратились напуганные закавказские владетели. Генерал И.В. Гудович получил приказание взять под защиту шамхальство Тарковское, Каракайтаг и Дербент. На Кавказской линии и в Астрахани стали концентрироваться войска для предстоящей операции. Силы «назначались» в этот поход весьма внушительные: 6 гренадерских, 12 мушкетерских, 7 егерских батальонов, 28 драгунских эскадронов и 13 эскадронов легкой кавалерии, 4500 казаков, 500 калмыков, 100 орудий разных калибров. Вместе с командами Каспийской флотилии, поддерживавшей корпус с моря, набиралось около 40 тысяч человек. Сбор такой мощной группировки свидетельствовал о масштабных замыслах Петербурга, поскольку для защиты дагестанских союзников требовалось гораздо меньше войск. Общее командование экспедиционным корпусом было поручено Валериану Александровичу Зубову — брату всесильного тогда царского фаворита Платона Зубова. Екатерина II, постоянно демонстрировавшая свой статус продолжательницы дел Петра Великого, одобрила план повторного завоевания Каспийского побережья и исполнения «предположений» своего державного предшественника об освобождении грузинских и армянских христиан от иноземного владычества. Сначала предполагалось занять Дербент и Баку с их удобными гаванями в качестве баз для снабжения войск, действующих в Закавказье. Дербент избрали в качестве первоочередной цели не только потому, что это были ворота из Северного Кавказа в Закавказье. Это был город-символ. Полковник Бурнашев писал по этому поводу: «О Дербенте принятое предубеждение не только во всей Персии, но в турецких пределах распространилось за истинное пророчество, что когда Дербент будет взят христианами, разрушение власти и веры Магометовой будет неминуемо» ^[139]. Астрахань, как речной и морской порт, оставалась местом сбора грузов, поступавших по Волге.

На втором этапе операции войска должны были продолжить движение на юг до реки Араке, которая становилась пограничной между Россией и Персией. Обращает на себя внимание тот факт, что императрица отказалась от захвата южного побережья Каспия, как это сделал Петр I в 1723 году. Семь десятилетий спустя в Петербурге имели уже более ясное представление о географии региона и о невозможности проложить здесь русскую дорогу в Индию. Кроме того, владение южным берегом сулило малоприятную перспективу быть втянутыми в войны Персии с ее восточными соседями, а также в междоусобицы этого политически нестабильного государства. Наконец, опыт первой половины XVIII века показал, что при господстве Персии или Турции на остальной части Восточного Закавказья, здешние владения России, вытянувшиеся узкой полосой по берегу моря, будут постоянно находиться в опасности. Связь же по морю выглядела ненадежной из-за трудных навигационных условий Каспия в осенне-зимний период.