Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева Страница 25

После того как рюльеровская версия дала заметные трещины, усилилось внимание исследователей к иным трактовкам событий. В частности, к рассказу датского посла Андреаса Шумахера, отличавшегося добросовестностью в подборке материала для своей книги. Дипломат называет иного убийцу — Александра Мартыновича Шванвича, бывшего лейб-кампанца, а затем голштинского гвардейца Петра III. «Один принявший русскую веру швед из бывших лейб-кампанцев — Швановиц, человек очень крупный и сильный, с помощью еще некоторых других людей жестоко задушил императора ружейным ремнем… Его удушение — дело некоторых из тех, кто вступил в заговор против императора и теперь желал навсегда застраховаться от опасностей» ^[196]. Иным оказывается и круг заказчиков преступления.

По приказу Никиты Панина и гетмана Разумовского в Ропшу отправился Г. Н. Теплов, он вызвал Алексея Орлова для разговора на улицу, отвлек его внимание. Тем временем в комнату, где спал государь, проникли приехавшие вместе с Тепловым лейб-медик Карл Крузе и Шванвич. Под видом лекарства Крузе и Шванвич попытались дать императору яд, тот оказал сопротивление. Они призвали на помощь дежуривших у дверей офицеров, чтобы силой влить узнику «микстуру». Считая, что помогают доктору понудить «урода» к лечению, офицеры схватили брыкающегося Петра за руки и за ноги, а тем временем Шванвич взял ружейный ремень и, пользуясь суматохой, затянул его на горле. Когда невольные соучастники преступления увидели, что произошло, убийцы сослались на якобы имеющийся «приказ сверху», и ропот смолк ^[197].

Современные исследования дома в Ропше открыли подземный ход, связывающий дворец с церковью. По нему убийца мог пройти в дом, а затем выйти. В этом случае офицеры охраны, стоявшие с наружной стороны дверей, ничего не видели, а Алексей Орлов был отвлечен беседой с Тепловым.

«3 июля этот подлый человек поехал в Ропшу, — писал Шумахер о Теплове, — чтобы подготовить все к уже решенному убийству императора. 4 июля рано утром лейтенант князь Барятинский прибыл из Ропши и сообщил обер-гофмейстеру Панину, что император мертв. Собственно убийца — Швановиц — тоже явился к этому времени, был произведен в капитаны и получил 500 рублей. Такое вознаграждение за столь опасное мероприятие показалось ему слишком малым, и он пошел к гетману… пожаловаться, что ему дают весьма отдаленную часть в Сибири. Тот, однако, не вдаваясь в рассуждения, весьма сухо ответил, что отъезд его совершенно необходим, и приказал офицеру сопровождать его до ямской станции и оставить его, лишь убедившись, что он действительно уехал» ^[198].

На самом деле Разумовский поступил со Шванвичем иначе: чтобы охладить обвинительный пыл шведа, он приказал отправить его в Петропавловскую крепость. Около месяца тот сидел под арестом, пока сумятица, вызванная смертью императора, не утихла, а 26 июля получил капитанский патент и был отправлен к месту дислокации его части на Украину.

Смерть императора была необходима придворной группировке именно для отстранения Екатерины от власти. Крупные вельможи надеялись, что, бросив на нее клеймо убийцы, они заставят государыню добровольно уйти в тень под давлением «общественного мнения». Место правительницы, запятнавшей себя преступлением, займет невинное дитя — цесаревич Павел Петрович. Однако Панин и его сторонники просчитались. Екатерина проявила волю и сильный характер. В дни после объявления о смерти Петра III столица едва не взбунтовалась вновь, было подавлено несколько локальных возмущений. Екатерина усидела на престоле, а наследнику и его партии пришлось долгие годы довольствоваться вторыми ролями. Тайна же смерти Петра III до сих пор остается раскрытой не до конца.

Ближний круг

Потемкин стал участником или невольным свидетелем всех описанных событий. Именно по этой причине мы касались их столь подробно. К сожалению, в те времена он был еще слишком малозаметной фигурой, и источники не позволяют рассказать о его роли детальнее. Фамилия конно-гвардейского вахмистра мелькает на страницах мемуаров и донесений иностранных дипломатов о перевороте, но пока лишь в числе второстепенных персонажей. Однако наш герой претендовал на большее.

В начале сентября 1762 года двор отбыл в старую столицу на коронационные торжества. Екатерина спешила возложить на себя императорский венец и тем придать своей власти недостающей законности. 22 сентября состоялось ее венчание на царство. А 30 сентября нашему герою исполнилось двадцать три года. Возможно, он встретил именины в кругу семьи, и следы давнего разлада изгладились. Ведь Гриц вернулся в Москву победителем — в новых чинах и с удвоенным, благодаря своей энергии, состоянием. А победителей не судят. Именно так он, наверное, хотел вернуться, уезжая из Первопрестольной изгоем и неудачником. Теперь у него появились не только возможность для быстрого роста, но и положение при дворе.

Неясно, почему награды, приуроченные к коронации, обошли его стороной. Зато 30 ноября 1762 года Потемкин был произведен в камер-юнкеры и одновременно оставался при Конной гвардии, получая, таким образом, дополнительное жалованье ^[199]. Самойлов сообщает, что его дядя часто дежурил при дворе. Здесь «он имел случай показать смелость свою, присутствие духа и остроту ума». Однажды во время обеда, когда Григорий сидел напротив государыни, ее величество что-то спросила у него по-французски. Молодой человек отвечал на русском, чем вызвал нарекание «некого знатнейшего чиновника», который одернул его: «На каком языке государь предлагает речь подданному, на том самом он должен и ответствовать». Без смущения Потемкин возразил: «А я напротив того думаю, что подданный должен ответствовать своему государю на том языке, на котором может вернее мысли свои объяснить; русский же язык я учу с лишком 22 года» ^[200].

И опять в Потемкине проявилась черта, которая уже однажды довела его до исключения из университета. Самойлов называл ее «нерабственное понятие» о себе. «Некто знатнейший чиновник», которого прилюдно обрезал двадцатилетний юнец, назвал бы наглостью. Вместо того чтобы опустить голову и смиренно выслушать замечание, Григорий осмеливался спорить, будто разговаривал с равным. Он сплошь и рядом нарушал субординацию. А между тем норма внешней благопристойности требовала обратного.

Вспоминаются слова Молчалина из комедии «Горе от ума»: «В мои лета не должно сметь / Свое суждение иметь».

В отличие от грибоедовского героя Потемкин «суждение имел» и при случае не смущался его показывать. Горе молодого человека проистекало не только от обширности ума и «генеральности сведений», но и от сознания собственного превосходства. Неудивительно, что с таким характером Григорий легко наживал врагов. Впрочем, появились и люди, которые симпатизировали острому на язык камер-юнкеру. Например, гетман Кирилл Григорьевич Разумовский, тоже завзятый острослов и шутник. Его меткие высказывания занимают в сборниках русских литературных анекдотов немало места. «Как-то раз за обедом у императрицы зашел разговор о ябедниках. Екатерина II предложила тост за честных людей. Все подняли бокалы. Один лишь Разумовский не дотронулся до своего.